И тоже загоготал радостно. Будто смерть Калистрата могла доставить ему необыкновенное удовольствие.
Боясь пошевелиться и разразиться поносом прямо на нарах, Калистрат закрыл глаза и, еще крепче сцепив зубы, застонал, не выдержав пытки, которая не могла сравниться ни с какими побоями. Этот стон его мучители поняли по-своему, а может, и что-то человеческое проснулось в них, но Палач перестал жрать свою луковицу и, уставившись на Калистрата своими бесцветными глазами, участливо спросил:
– Что, козел, хреново?
Калистрат только и смог, что кивнуть.
– Так чего же ты тогда, с-с-сучара… – просипел было «бильярдный шар», однако Палач, остановив его движением руки, уже поднимался из-за стола.
Остановившись напротив Калистрата, негромко прокаркал, выдохнув в лицо зловонно-луковичный запах:
– Колоться будешь?
Калистрат закрыл глаза и едва слышно выдавил из себя:
– Да.
– Так чего же ты?! – взвился было «бильярдный шар», но Палач остановил его властным движением руки.
– Заглохни! – И цепко ухватился пальцами-крючьями за подбородок Калистрата. – Так чего же ты… сразу-то?..
– Не… не знаю.
– Боялся?
Калистрат открыл глаза, и эта рукастая горилла прочла в них все то, что и хотел бы рассказать, да не мог брошенный в пресс-камеру зэк.
– Значит, боялся, – сделал свой собственный вывод Палач и вдруг задал вопрос, от которого Калистрат и про брюхо свое забыл, и про парашу в углу камеры: – Того козла боялся, который на зоне тебе все мозги засрал? Тенгиза?
Ничего не отвечая и с ужасом уставившись на Палача, Калистрат лихорадочно соображал, откуда ему известно про лагерного пахана южан. Но почему в этой пыточной камере известно про Тенгиза?..
«Уж не сам ли Тенгиз раскололся?» – пронеслось в его голове, и он облизал шершавым языком пересохшие губы.
– Ну же?! – потребовал Палач.
– Да.
– Он же и на Хозяина натравил?
– Да.
Палач уставился на него немигающим взглядом.
– А теперь все с самого начала! – И уставился на Калистрата своим остекленевшим взглядом. Словно удав на кролика смотрел, размышляя: прямо сейчас сожрать этот перепуганный комочек мяса или подождать малость.
Не в силах выдавить из себя ни слова, Калистрат тупо молчал, и тогда кто-то произнес негромко:
– Может, нового срока боится? Пожизненного. Но ты ему скажи, что здесь ему не фраера подсадные, чтобы ментам сдавать. Нам самим интересно правду узнать…
Когда Калистрат закончил свой рассказ, предварительно опорожнившись на параше, Палач только прокаркал удивленно:
– Так он же тебя просто подставил, твой Тенгиз. И тот цирк в столярке, будто тебя хотели опустить… Короче, козел твой Тенгиз, а козлам – козлиная честь. Так что, садись и пиши маляву.
– К-какую еще м-маляву? – заикаясь, выдавил из себя Калистрат.
– Признательную, – пояснил Палач, пододвигая Калистрату шмат колбасы и кусок хлеба. – Малявку братве на зону, в которой ты, у следака на допросе, поведаешь братве и про Тенгиза своего, и про то, как он тебя на Хозяина науськивал, и про то… Короче, так! Пожрешь сейчас с нами, а, потом уже, помолясь…
Маляву на зону писали всей камерой. Вернее, Палач диктовал, подбирая емкие слова, а Калистрат выводил на клочке бумаги то, что ему приказывали писать. Рука не слушалась, но это уже был совсем иной страх, нежели тот, потливый и обволакивающий, который еще совсем недавно сковывал его волю и сознание раскаленным обручем.
* * *
Маляву из хабаровского СИЗО читали в кочегарке, куда набилась братва, поддерживающая Грача.
«Братва! – писал Калистрат. – Появилась возможность передать вам эту малявку, и я пользуюсь этим случаем. Не знаю, что будет клеить для меня прокурор, но я каюсь перед вами за ту расправу, которая и на вас легла за мою дурь. И я хочу, чтобы вы все знали, кто в этой крови, пролитой понапрасну, повинен.
Просьба у меня к вам одна. Отпишите малявы по всем зонам российским, чтобы знала братва, кто нагадить может в собственной хате.
Имя этому козлу – Тенгиз!»
Почитав маляву до конца, Грач оторвал глаза от бумажного листочка и жестко произнес:
– Все слышали? Так вот, теперь надо сделать так, чтобы об этом знала вся «семерка».
Глава 15
Уж который день подряд Никита Макарович Рогачев пребывал в угнетенно-злобном состоянии, когда вдруг все стало валиться из рук, и он, пытаясь отложить решение даже самых неотложных задач «на потом», ни о чем больше думать не мог, кроме как о длиннющей череде обстоятельств, слившихся в цепь-удавку, которая могла и кислород перекрыть. Это в лучшем случае, а в худшем… О самом плохом, что могло бы его ожидать, он старался не думать, хотя уже начинал просчитывать бессонными ночами самые худшие для него лично варианты.
Последним звеном этой цепи стал «Круглый стол» по всероссийскому каналу, где собравшиеся попытались расставить все точки над i в затянувшемся расхищении дальневосточной, сибирской и алтайской тайги российскими и прочими смешанными фирмами, которые вырубали под корень все, что только можно было вывезти из России. А вывозить можно было буквально все – купленные на корню таможенники давали «добро»: закрывали глаза даже на те факты, когда через российско-китайскую границу уходил поистине золотой реликтовый лес. Прошлись они горячим утюжком и по Боровскому району, помянув недобрым словом его главу и почтив минутой молчания коммерческого директора пятигорского зверопромхоза Ходуса, убийство которого пытаются списать на примитивный грабеж.
Правда, если говорить по большому счету, на этот треп по телевизору, к которому были подключены не только защитники кедровников елово-пихтовых лесов, но и особо горластые депутаты Госдумы, можно было бы и наплевать с высокой колокольни – это не прежние времена, когда из-за таких «столов» можно было и с партбилетом расстаться, если бы не та удавка, которая все туже и туже сжималась вокруг «Алтынлеса». С одной стороны его давила московская, жадная до наличных денег высокопоставленная «крыша», с другой стороны давил столь же жадный до халявных денег Хабаровск. Но все это был просто мелкий чих по сравнению с той опасностью, которую представлял «бывший мент Грязнов». Поначалу даже не придавший отставному генералу особого значения, он, хозяин района, только сейчас почувствовал его бульдожью хватку, понимая в то же время, что Грязнов уже не отпустит его никогда. Ему же он приписывал и организацию «Круглого стола» на телевидении.
К тому же не давала покоя и «эта сука Раиска». Иными словами Никита Макарович даже вспоминать о ней не мог. Она сразу же, как только выписалась из больницы, явилась к нему в приемную, чуть ли не шваркнула о стол Людмилу, о чем сейчас уже судачат за каждым углом, и поставила ему ультиматум, выслушав который, он только зубы сцепил намертво.
Эта сучка заявила в открытую, что не желает оставаться в положении полунищей вдовы, которую к тому же могут в одночасье выбросить с работы, и поэтому требует срочного развода Никиты Рогачева с его ненаглядной женушкой. В противном же случае…
Что может натворить эта обезумившая стерва в «противном случае», Никита Макарович догадывался. Подобные стервы своих угроз просто так на ветер не бросают.
И анализируя все это, вместе взятое, Рогачев уже понимал, что без помощи директора деревообделочного комбината ему не обойтись.
Попросив Проклова задержаться после вечерней пятиминутки и наказав Людмиле никого не пускать к нему и отключить телефоны, Рогачев кивнул Проклову на кресло, что означало серьезный приватный разговор, и, достав из бара бутылку французского коньяка, наполнил хрустальные рюмки. Когда выпили по второй, а потом и по третьей, закусив лимонными дольками, Рогачев покосился на директора комбината и, понимая, что тот ждет разговора, спросил, топчет ли зону тот умелец, подстреливший прошлым летом Тайгишева.
Они были деловыми партнерами, знали друг о друге много такого, отчего можно было и загреметь на ту же зону, и поэтому им нечего было таиться.
Проклов утвердительно кивнул.
– Не только топчет, но и здравствует до сих пор. – Он потянулся рукой за очередной долькой и уже без лишних экивоков спросил: – Что, проблемы серьезные появились?
Рогачев угрюмо помолчал, наполняя рюмки, и так же угрюмо пробасил:
– Серьезнее не бывает.
– Опять Тайгишев? – настороженно спросил Проклов, уже наслышанный о том, как Тайгишев пытается поднять общественное мнение на защиту боровских кедровников и елово-пихтовых участков по Боровой.
Рогачев пожал плечами и пояснил:
– С этим гаденышем отдельный разговор будет, а сейчас…
Он покосился на Проклова, будто лишний раз хотел убедиться в его благонадежности, и поднял свою рюмку.
– Короче, этот генерал из Пятигорья на пятки сел. Смотрел, поди, «Круглый стол» по телевизору? Так вот и это его работа! И я не ошибусь, если скажу, что еще немного, и он не только нас с тобой, но и «семерку» без хлеба с маслом оставит.
