Нет-нет, вы ошиблись. Леди Моника вовсе не оказалась единственной в мире. Если что-то в моих словах внушило вам подобную мысль, значит, я невольно ввел вас в заблуждение. Леди Моника оказалась именно такой, какой она рисовалась его фантазии. И даже сверх того. Мало того что ее улыбка была застенчивой и вместе с тем лукавой, но к тому же левое веко у нее кокетливо прищуривалось, о чем Кларенса не предупредили. И вдобавок к двум песикам, с которыми она снялась во время скармливания таковым двух кусочков сахара, леди Моника имела непредусмотренную любимицу обезьянку, которую Кларенс был вынужден запечатлеть на одиннадцати фотографиях кабинетного формата.
Нет, сердцем Кларенса завладела не леди Моника, а девушка в такси, которую он повстречал по дороге на вокзал.
Заметил он ее в транспортном заторе у начала Уайтхолла. Его такси попало в мертвый штиль среди моря омнибусов, и, случайно глянув влево, он заметил в двух-трех шагах от себя другое такси, готовящееся свернуть к Трафальгар-сквер. В окошке виднелось лицо. Оно повернулось к нему, их глаза встретились.
Большинство мужчин сочли бы это лицо малопривлекательным. Но Кларенсу, пресыщенному сияющими, лукавыми и пленяющими тонкостью черт, оно показалось даже чудеснее, чем могло бы нарисовать его воображение. Всю свою жизнь, мнилось ему, он искал чего-то именно в этом духе. Этот курносый нос, эти веснушки, эта скуластость, квадратность подбородка. И ни единой ямочки даже в намеке! Он признавался мне потом, что вначале не поверил собственным глазам. Он не мог представить, что в мире существуют подобные девушки. Но тут затор рассосался, и такси умчало его прочь!
У здания парламента он вдруг понял, что непонятное искрометное ощущение, возникшее как раз над левым нижним карманом его жилета, было симптомом вовсе не диспепсии, как он было решил, а любви. Да, наконец-то на Кларенса Муллинера снизошла любовь! Но, думал он с горечью, что толку? С тем же успехом это могла быть и диспепсия, за которую он ее было принял. Он же любит девушку, которую, по всей вероятности, больше никогда не увидит. Он не знает ее имени, не знает, где она живет, — вообще, ничего не знает. Да, твердо знал он лишь одно: что будет вечно лелеять ее образ в своем сердце! И мысль о продолжении монотонного, выматывающего душу фотографирования пленительных красавиц с застенчивыми и вместе с тем лукавыми улыбками стала совсем уж невыносимой.
Однако привычка — великая сила, и человек, позволивший себе пристраститься к сжиманию груши фотокамеры, не способен избавиться от своего порока в один присест. На следующий день Кларенс в своем ателье вновь нырял под бархатную накидку и советовал графиням смотреть, как вылетит птичка, будто ничего не произошло. А если в его глазах затаилось странное тоскливое страдание, так никто ничего не имел против. Более того! Горе, терзавшее его сердце, смягчило и одухотворило профессиональную манеру Кларенса, придав ей почти елейную благостность, что еще более подняло его престиж. Клиентки уверяли других женщин, что, фотографируясь у Кларенса Муллинера, они испытывали возвышающее душу озарение, словно на богослужении в старинном соборе, и заказы сыпались на него как из рога изобилия.
Его репутация достигла такой высоты, что перед всяким, кто удостоился чести быть сфотографированным им анфас или в профиль, двери в высшее общество открывались сами собой. Ходили слухи, что его фамилия появится в списке награжденных ко дню рождения Его величества, а на ежегодном банкете Объединенной гильдии нажимателей груш, когда сэр Годфри Студж, ее удаляющийся на покой президент, предложил выпить за его здоровье и заключил свою хвалебную речь словами: «Господа, за назначенного судьбой моего преемника, Муллинера Освободителя!», пятьсот фотографов устроили такую овацию, что бокалы на столе чуть было не полопались.
И все же он не был счастлив. Он лишился единственной девушки, которую когда-либо любил, а что без нее была слава? Что богатство? Что величайшая награда в стране?
Вот какие вопросы задал он себе как-то вечером, когда сидел в библиотеке, мрачно прихлебывая последнее виски с содовой перед тем, как удалиться ко сну. Он задал их один раз и собирался задать во второй, когда ему помешал звон дверного колокольчика — кто-то дергал его.
Кларенс в удивлении встал. Для визитов час был слишком поздним. Слуги уже легли, а потому он сам пошел к парадной двери и открыл ее. На крыльце смутно рисовалась темная фигура.
— Мистер Муллинер?
— Я — мистер Муллинер.
Неизвестный прошел мимо него в переднюю. И тут Кларенс увидел, что его лицо скрывает полумаска из черного бархата.
— Должен извиниться, мистер Муллинер, что я вынужден скрывать свое лицо, — сказал нежданный гость, следуя за Кларенсом в библиотеку.
— Ну что вы! — учтиво отозвался Кларенс. — Без сомнения, это к лучшему.
— Вы так считаете? — огрызнулся неизвестный с некоторой досадой. — Если хотите знать, я, вероятно, один из самых красивых мужчин в Лондоне. Но возложенная на меня миссия требует такой глубочайшей тайны, что я не должен быть узнан ни при каких обстоятельствах. — Он умолк, и Кларенс увидел, как сверкнули глаза в прорезях маски, молниеносно обшаривая взглядом каждый уголок. — Мистер Муллинер, вы знакомы с хитросплетениями тайной международной политики?
— Знаком.
— И вы патриот?
— Да.
— Тогда я могу говорить откровенно. Без сомнения, вам известно, мистер Муллинер, что уже некоторое время между нашей страной и некоей соперничающей державой идет борьба за дружбу и союз с еще одной некоей державой?
— Нет, — сказал Кларенс, — этого мне не говорили.
— Но дело обстоит именно так. И президент указанной державы…
— Которой?
— Второй.
— Назовем ее Б.
— Президент державы Б сейчас находится в Лондоне. Он прибыл инкогнито под именем Дж. Дж. Шуберта, и представители державы А, насколько нам известно, еще не знают о его присутствии здесь. Это обеспечивает нам несколько часов, необходимых для заключения договора с державой Б, прежде чем держава А успеет этому воспрепятствовать. Должен сказать вам, мистер Муллинер, если держава Б заключит альянс с нашей страной, превосходство англосаксонской расы будет обеспечено впредь на сотни лет. Тогда как стоит державе А прибрать к рукам державу Б, и цивилизация рухнет, опрокинутая в плавильный котел. В глазах всей Европы — а, говоря о всей Европе, я подразумеваю в первую очередь державы В, Г и Д — наша страна опустится до статуса державы четвертого разряда.
— Назовем ее державой Е, — сказал Кларенс.
— От вас, мистер Муллинер, зависит спасение Англии.
— Великобритании, — поправил Кларенс, который со стороны матери был наполовину шотландец. — Но каким образом? Что могу тут сделать я?
— Ситуация такова. Президент державы Б испытывает неодолимое желание сфотографироваться у Кларенса Муллинера. Согласитесь сделать его фотографию, и все наши трудности останутся позади. Вне себя от благодарности он подпишет договор, и англосаксонская раса будет спасена.
Кларенс не заколебался ни на секунду. Не говоря уж о естественной гордости, что он приносит некоторую пользу англосаксонской расе, дело — это дело. И если президент закажет дюжину фотографий кабинетного формата, промытых в серебряном растворе, это даст недурную прибыль.
— Я буду в восторге, — сказал он твердо.
— Ваш патриотизм, — сообщил его собеседник, — не останется без награды. Его с благодарностью отметят в Высочайших Сферах.
Кларенс взял книгу записей.
— Дайте-ка поглядим. Среда? Нет, в среду я занят полностью. Четверг? Нет. Предположим, президент заглянет ко мне в ателье между четырьмя и пятью в пятницу?
Неизвестный ахнул.
— Боже великий, мистер Муллинер! — вскричал он. — Неужели вы полагаете, что подобное может совершиться открыто среди бела дня? Когда речь идет о столь судьбоносных решениях? Если дьяволы, оплачиваемые державой А, узнают, что президент намерен сфотографироваться у вас, я и соломинки не поставлю на то, что вы проживете после этого хотя бы час.
— Так что же вы порекомендуете?
— Вы должны сейчас же отправиться со мной в апартаменты президента в отеле «Милан». Мы поедем в закрытом автомобиле, и уповаю на Бога, что эти дьяволы не узнали меня по дороге сюда. В противном случае живыми мы до автомобиля не доберемся. Кстати, пока мы беседовали, вы, случайно, не слышали совиного уханья?
— Нет, — сказал Кларенс. — Ничего совиного.
— В таком случае, возможно, этих дьяволов поблизости нет. Они всегда подражают совиному уханью.
— Этого, — сказал Кларенс, — я старательно добивался, когда был маленьким мальчиком, но так и не сумел достичь. Общепринятое представление, будто совы говорят «ту-вит, ту-ху», абсолютно неверно. Их крик гораздо более сложен и труден для воспроизведения. Мне он оказался не по силам.
