Прошло немного времени. В глубине серого дня со стороны болота послышались глухие шаги. Из тумана проявились расплывчатые фигуры. С каждым шагом они становились всё яснее, пока наконец-то не превратились в усталых, замученных узников острова Тайна. Всего человек тридцать. Мужчины, женщины, подростки. Тяжёлая поступь, обвисшие плетьми от тяжёлого труда руки.
Они вышли на берег, сухо поприветствовали своих братьев по несчастью. Кто-то интересовался малой родиной, другие просили закурить, третьи спрашивали еду. Чувствовалось в этом общении что-то далёкое, знакомое, как вчерашний день. Со стороны казалось, что две бригады лесорубов разошлись недавно, а теперь встретились после тяжёлой, трудовой смены, обсуждая объём работ и план, быт и досуг после работы. И только странное, напряжённое отношение друг к другу, будто взведённый перед выстрелом курок: кто мы здесь? Зачем мы здесь?
В домах воцарилось затишье. Воспользовавшись свободным временем, старожилы упали на нары по своим местам, чтобы хоть как-то восстановить силы перед завтрашней работой. Вновь прибывшие были предоставлены самим себе. Они уже выбирали места для строительства новых домов.
Володька Мельников тешет на топор новое топорище, так как старое сломалось от первого удара, когда он хотел свалить на оклад дома первый кедр. Неподалеку сидит Прасковья, чистит казан. Рядом суетятся дети. Познакомившись, они очень быстро нашли общий язык и играли в лесорубов, укладывая из палок свою лежнёвку.
Володька искоса поглядывал на Прасковью, пытаясь подобрать правильные слова для знакомства. Та насторожилась, налилась румянцем, опустила голову. Парень наконец-то нашёлся, спросил:
– А что, в хозяйстве есть брусок, чтобы топор поточить?
– Есть! Тятя с дядькой на дороге хороший камень нашли, – подскочила она и подала с полки плоский, обработанный долгим терпением гранит.
Он взял его, но вместе с запястьем лёгкой девичьей руки, крепко сжал, чтобы она не сразу освободилась, пристально посмотрел в глаза. Та сжалась, напряглась, ожидая дальнейших действий. Володька засмеялся, отпустил её руку, прищурил глаза:
– Что ж ты такая пугливая?
– Какая есть, – растерянно ответила она, вновь обращаясь к своей работе.
– И часто тебе так пугаться приходиться?
– Часто.
– Что, так сильно досажают?
– Да.
– Свои или… эти?
– Сам должен понимать, что не свои. Свои едва ноги таскают. Девок-то на заставе нет. Вот они и досажают… при любом удобном случае.
– И что?
– А ничего, – Прасковья наконец-то подняла на него взгляд, словно желая прочитать все его мысли. – Стараемся при родителях всегда быть, в лес, по острову не ходим. – И потише, чтобы слышал только он: – Два месяца назад было… Оля Сухарёва с ребятишками шишки собирала. Скараулили, подальше утащили… А та потом на своём же платье голая и повесилась. Пятнадцать лет девчонке было.
– Вот суки! – у Володьки топор из рук выпал, лицо налилось багровым закатом. – Кто?!
– А кто ж его знает, – покачала головой девушка. – Не только её, наших баб на мох укладывают. Сама слышала, как Татьяна Лукьянова тётке Марье плакалась. Поймали вдвоём… Это у них вроде как охота. Там, на заставе, командиру говорят, что на охоту пошли, а сами сюда. Здесь же днём, кроме дежурных да больных, никого нет, все на работе. Если какая-нибудь баба в лес отойдёт, так её сразу и…
– А что же… что же мужики? – у Володьки от негодования едва не перехватило дыхание.
– Мужики не знают. Но, наверно, догадываются, скрипят зубами. Другие, бывает, бьют своих жён от злости, но что толку? – спокойно говорила Прасковья, но вдруг испугалась: – Только ты никому не говори! Это я тебе, так… как этому поведала… – и запуталась в словах.
– Как кому? – присев на чурку рядом, всё ещё не успокоившись, холодно спросил Владимир.
– Как своему… хорошему другу! – наконец-то нашлась Прасковья и покраснела.
– Хорош друг, – усмехнулся он. – Недавно увиделись, а уже в друзья определила. Не рано ли?
– Нет, не рано, – уверенно ответила она, посмотрев ему прямо в глаза. – Верю я тебе!
– Опять как другу? – Володьке вдруг почему-то стало весело.
– Нет… как… – и замолчала.
– А-а-а! – многозначительно протянул он и заговорщически зашептал: – Потому что мой тятя хотел к вам от меня сватов прислать?..
Она не ответила, отпустила голову, тяжело вздохнула в знак согласия.
– Так ты что, значит, поверила ему? Ждала?! Меня за жениха своего принимаешь?
Прасковья притихла, как мышка, немного помолчала, опять заговорила:
– У нас против родительской воли замуж никто не ходит. Мой тятя всем отказывал, когда меня другие сватали. А тут согласился, когда твой тятя о женитьбе заговорил. Я о тебе стала думать, хоть и не видела тебя ни разу.
– Вот те, встретились… – не зная, что ответить, почесал затылок Владимир. – Увидела…
– Я знаю, что некрасивая… сухая, костлявая, без кос… а ты вон какой! Не пара я тебе, – проговорила Прасковья, хлюпая носом.
– Ну что ты! – заёрзал на месте парень, не зная, как утешить девушку. – Ты нормальная… как все. Лет-то тебе сколько?
– В августе восемнадцать исполнилось.
Тот так и остался с открытым ртом. Разговаривая с ней, он думал, что Прасковье лет тринадцать-четырнадцать. И как глубоко ошибся! Голод и нужда изменяют человека до неузнаваемости, не сразу определишь, кто перед тобой.
После её слов он вдруг увидел перед собой девушку. Невысокого роста, стройную, милую, с проницательными, горящими голубыми глазами, пышными бровями и длинными ресничками, острым носиком и влекущими губами.
Резкая перемена – как чистая вода после перца в глазах. Володька ещё не знал, нравится ли ему Прасковья, однако понял, что между ними образовался какой-то робкий, хлипкий мосток, от которого начинаются большие дороги. И пусть этот мосток был ещё неким подобием жердочки, но настолько крепкой, что сломать её было невозможно.
Не опытный в амурных делах, он некоторое время не находил тем для беседы. Может, стоило просто промолчать, уйти, оставить разговор до тех пор, пока в голове сварится каша. Или же, наоборот, привлечь её к себе, обнять?..
Прасковья, кажется, ждала слов, молчала, боясь посмотреть ему в глаза. Владимир тоже чего-то ждал. Потом вдруг протянул к ней свою руку, бережно взял ее ладонь, негромко пообещал:
– Теперь тебя будет кому защищать от «охотников»!
Колечко
В большой староверческой избе тихо. На столе едва теплится крошечным, матовым огоньком светлячок керосиновой лампы. На чёрных стенах застыли пугающие, безмолвные тени. Воздух напитан сухим смольём стен, жаром глиняной печи, терпким настоем луговых трав. На широких постелях шумно дышат больные дети. На одной из них Максимка и Витя Мельниковы. Рядом прилегла Анна. За печкой, на вторых нарах, тяжело сопят ещё четыре больных ребёнка, за ними на лавке свернулась калачиком Катерина Маслова. Женщины устали от забот, впали в глубокое забытье.
Анне снится тяжёлый сон. Перед глазами беззвучно крутятся каменные жернова мельницы. Они безжалостно перетирают в муку её мужа Костю. Он что-то кричит ей, но крика не слышно. Его тело рвётся на куски, но вместо крови отвратительное, гнилое месиво затхлого мяса. Анна пытается ему помочь, тянет к нему руки, но не может дотянуться. Жернова крутятся всё быстрее. С каждым оборотом Костя становится всё меньше, исчезает. Его печальные, больные глаза смотрят на неё. Холодные, безжизненные губы молчат. Она чувствует, что ещё мгновение – и она больше не увидит Костю никогда. Женщина мечется, плачет, стараясь дотянуться до любимого человека, но расстояние отделяет их всё больше и больше. Кто-то чёрный и страшный тянет Анну сзади за волосы, стараясь увлечь в пропасть. Женщина в страхе кричит, но не слышит собственного голоса. Она не может зацепиться руками, падает в глубокую бездну на чёрные камни. С каждым мгновением камни всё ближе, страшнее. Ещё немного – и она упадёт на них, разобьётся. Страх безумия сковывает каждый мускул тела, превращая её в безвольное существо.
Сознание возвращается к ней долго. Она не может понять, что с ней: спит она или нет, где находится. Женщина чувствует грубое прикосновение чьих-то рук, боль в голове. Кто-то сильный и властный тянет её вниз, давит к полу. Нет! Это точно не сон! С ней происходит страшное. Сильные мужские руки гуляют по её бедрам, бесцеремонные пальцы оголяют упругую грудь.
– Кто это? – закричала она, стараясь оттолкнуться. – Что тебе… – и забилась, пытаясь вырваться из-под навалившегося тела.
– Тих-тих-тихо… – часто зашептал дрожащий голос, в лицо пахнуло застоявшимся запахом табака и перегара. – Детей разбудишь.
– Да что же это такое! – не слушая его, продолжала сопротивляться она.
– Я же тебе сказал – заткнись! – сильные пальцы сжались на горле.
Анна захрипела, притихла, пришла в себя. Теперь полностью осознав, что с ней происходит. Как это получилось? Дверь была закрыта на засов. Как он смог её открыть?
