– Я не хочу навязывать свои ощущения, господин Хаген, – додавил Макс с той самой мягкой отцовской обстоятельностью, – но у вашего дела очень неприятный привкус.
Мальчик во мне все понял, нужно было включить начальника:
– Просто узнайте для меня все, что можно, об этой женщине. И о человеке, которого она рекомендует.
Макс послушно кивнул, только что не отчеканил: «Так точно, господин Хаген!» – но взгляд его по-прежнему напоминал взгляд отца.
– Сделаем… Вот только… Э-э-э… Нильс, – он, кажется, впервые за несколько лет назвал меня по имени, – не стоит вам связываться с русскими аферистами. Это не Европа, здесь европейские схемы не работают. Это у вас там все жестоко, но логично. А у нас по-доброму, но безжалостно, беспощадно и не поддается логическому осмыслению.
Он был прав. Мой опыт общения с местным криминалитетом всячески подтверждал его правоту. Вот только Светлана и ее протеже не походили на преступников и вращались в других сферах.
– Спасибо, Максим Антонович, – сдержанно поблагодарил я, стараясь отвязаться от ощущения, что получил поучение от отца. – Позвоните, как что-то прояснится.
И раз уж я решил посвятить этот день проблемам Валерия, нужно было заехать еще к одному человеку.
* * *
Мне открыли практически сразу. С того момента, как я нажал кнопку звонка, до того, как распахнулась дверь, прошло, должно быть, не больше пятнадцати секунд. Но это были одни из самых долгих секунд в моей жизни. Во всяком случае, вопрос: «Что я тут делаю?» и малодушная мысль о том, чтобы развернуться и сбежать, успели возникнуть в голове не один раз.
Женщина, открывшая дверь, была красива, но совсем не той красотой, что Светлана. Она излучала море обаяния, домашнего тепла и уюта. Она выглядела потрясающе для женщины, которая родила четверых детей, но… Она была из этой, реальной жизни.
– Вы к кому?
– Здравствуйте, я… – я запнулся, подбирая слова, – деловой партнер вашего мужа.
– Его нет. И вряд ли он здесь еще когда-нибудь появится. – Женщина попыталась закрыть дверь.
– Подождите, – заторопился я, не зная, как ее остановить. Не врываться же, в самом деле, в чужое личное пространство. – Я знаю. Я не к нему, я к вам.
Удивительно, но это сработало. Она замерла и посмотрела на меня с любопытством.
– Вы ведь Наталья? – уточнил я. – Меня зовут Нильс. Нильс Хаген. Мне очень надо с вами поговорить. Вы разрешите войти?
В квартире было светло, чисто, уютно и тихо. Я разулся у входа, влез в белоснежные мохнатые тапочки, предложенные хозяйкой, и прошел следом за ней в комнату. Здесь Наталья извинилась и, испросив формального разрешения оставить меня на пару минут одного, вышла.
Оставалось только надеяться, что она не побежала звонить в полицию.
Я огляделся. Обстановка в комнате не отличалась вычурностью – спокойные тона, простые формы, – при этом каждая деталь меблировки была подобрана со вкусом, и в каждом предмете чувствовался достаток хозяина. Здесь жили небедные, но некичливые люди. Первое вполне вписывалось в мой образ Валерия, второе шло с ним вразрез.
На комоде стояла фотография в рамке. Улыбающийся Валерий, Наталья и четверо детей – квинтэссенция счастья.
За спиной звякнуло. Я обернулся. Незаметно вернувшаяся Наталья поставила на журнальный столик поднос с чашками, вазочкой с конфетами, сахарницей и френч-прессом.
– Присаживайтесь, – кивнула она на кресло подле журнального столика.
Я принял приглашение, она устроилась напротив, налила кофе. Она ждала услышать, с чем я пришел, а я не знал, с чего начать.
– Молока?
– Нет, спасибо.
Я положил в кофе ложку сахара и принялся размешивать, чувствуя себя неуютно.
– Это вы комнату обставляли? Или?..
– Я. Муж в такие вещи давно не вмешивается. Просто платит по счетам и все.
Идея ворваться в чужую жизнь и что-то в ней исправить уже не казалась такой хорошей. Что я могу ей сказать? Это работает только в кино. Герой врывается в чужую жизнь, говорит много красивых и правильных общих слов, зритель слушает и понимает, как прав герой. И другие герои на экране понимают, что он прав. И моментально переоценивают свою жизнь вместе со всеми обидами и недосказанностями. Happy end.
А в жизни… Кто я такой, чтобы говорить этой женщине все эти слова и надеяться на нужную мне реакцию?
– А дети? Где они? – кивнул я на фото.
– Старшие в секциях – бассейн, теннис. Младшие у бабушки, – пожала плечами Наталья и неожиданно атаковала: – Валера нашел себе иностранного адвоката?
– Простите? – не понял я.
– Ну, вы ведь его адвокат?
– Нет.
– Тогда зачем вы пришли?
Хороший вопрос. Я сделал глоток кофе, собираясь с силами:
– Просто поговорить. Сказать то, что он сам не может вам сказать.
– Он меня теперь боится?
Губы ее изогнулись в горькой улыбке. Я покачал головой:
– Просто он сам еще всего до конца не понимает.
– А вы, значит, все понимаете? – Наталья перешла в массированное нападение, хотя, вероятнее всего, это была защитная реакция, к которой я тоже не подготовился. Господи, какой же я дурак!
– Всего никто не понимает. Но я точно знаю, что ломать легче, чем строить. Вы уверены, что хотите разрушить то, что строили много лет? Ваш дом, вашу семью, вашу жизнь.
– Вы знаете, что он сделал?
Я посмотрел на Наталью и споткнулся об ее взгляд. В нем было столько честности и пронзительной открытости, что я не нашел ничего лучшего, как снова уткнуться в чашку с кофе.
– Не прячьтесь, – легко разгадала мой маневр Наталья.
– Знаю, – процедил едва слышно.
– Тогда чего вы от меня хотите?
А в самом деле, чего? Зачем я сюда пришел? Для нее? Для Валерия? Для их детей? Для себя? Может быть, я здесь затем, что верю еще в какие-то размывшиеся сегодня ценности? Ценности, которые сам поставил под сомнение своим пьяным походом в проклятый клуб…
Тогда я отставил чашку и заговорил.
Не помню слов, которые тогда произносил. Да и не уверен, что слова играли такую уж значимую роль. Важнее, наверное, были эмоции и интонации.
Я говорил, что нет ничего важнее семьи и детей.
Говорил, что никакая обида, никакая ссора, никакой проступок не стоит человеческих отношений. Тем более, отношений, которые дали жизнь четырем маленьким людям.
Я вспоминал о библейском всепрощении и пытался доказать его состоятельность в современном мире. А потом переключился на Валерия, ведь каждый может оступиться. Ведь случается так, что быт заедает и хочется чего-то нового, а новых впечатлений нет. И когда на фоне однообразия вдруг возникает что-то, выбивающееся из общего ряда, то это новое может быть болезнью. И такую болезнь надо лечить. Будь то алкоголь, наркотик, фанатичное увлечение или нездоровая связь. Да, трудно дать человеку шанс, проще обидеться и вычеркнуть больного из жизни. Но это не выход. Нет, не выход.
Кому я все это доказывал? Ей или себе? Не знаю.
Наталья слушала меня, не перебивая. Наконец я выдохся, замолчал и в один глоток опорожнил остывшее содержимое своей чашки. Она налила мне еще кофе из френч-пресса.
– Вы все-таки адвокат.
– Нет. Я работаю в банке. Спасибо.
Я принял вторую порцию напитка и принялся пить теплый несладкий кофе небольшими глоточками.
– Вы видели ее? – вдруг спросила Наталья все с той же убийственной откровенностью.
Я кивнул.
– Чем она лучше меня?
От этого вопроса несладкий кофе сделался совсем горьким.
– Она не лучше. Ничем не лучше. Вас даже сравнивать нельзя.
Наталья посмотрела мне в глаза, но отчего-то возникло ощущение, что передо мной сейчас сидит не Наталья, а Арита. И это моя Арита заглядывает мне в самую душу:
– Врете.
– Правда, она не лучше. Ничем. Вы мать, жена, друг. Вы его тыл, его уютный привычный дом, в который всегда можно вернуться. Вы – его жизнь, если угодно.
– Тогда почему?
– Потому что вы мать, жена, друг… и тыл… Стабильность, которая есть всегда. А в каждом мужчине живет дух авантюризма. Он нелогичен, разрушителен, и его трудно контролировать, но…
– То есть меня можно предать, потому что ко мне всегда можно вернуться? Потому что я всегда прощу и сделаю вид, что ничего не было?
Я почувствовал, что меня загоняют в угол. Уже загнали одним тяжелым словом «предать».
– Просто… Это как болезнь. На болезнь не надо обижаться. Ее надо лечить.
– Вы хотите, чтобы я была святой, – горько улыбнулась Наталья. – Я не святая. Кроме того, Валере не нужна моя святость.
Взгляд ее замер на моей правой руке, на обручальном кольце, а потом она снова заглянула мне в душу:
– А вы бы смогли сказать все, что сейчас говорили мне, своей жене?
Хотел бы я знать, о чем сейчас думала эта женщина, но в данной ситуации патологоанатомом была она, а я, пришедший лечить, чувствовал себя препарированным.
– Я… не знаю. Но ведь к вам пришел не Валерий.
Взгляд ее похолодел.
– До свидания, Нильс.
Сказано это было так, что говорить стало не о чем. Я неуклюже кивнул и поднялся. Она осталась сидеть. Продолжая ощущать неловкость от каждого своего действия и от бездействия, я поплелся к двери.
