голос девочки плакал надтреснутой скрипкой. Слов он не понял — песня была на цыганском, но почувствовал и пережил всё. И когда девочка последний куплет о прощании влюбленных запела на русском, у Саши перехватило горло и засвербило в носу. Он даже ничего не смог сказать, когда Ромала повернулась к нему, даже когда она положила холодные пальцы поверх его руки. Он смотрел на нее растерянно. Он был еще там. У той одинокой калитки, от которой двое уходили в противоположные стороны. Так сильно его потрясла песня. Сама исполнительница повернулась к нему, и Саша чувствовал локтем ее тепло. Она молчала, а глаза были такими грустными, что почему-то хотелось плакать. А ведь он не плакал, даже когда разводились родители. Тогда было обидно, а сейчас — больно. Так ощутимо и неправдоподобно больно.
— Эту песню очень любила мама, — тихо сказала Ромала. — Папа пел ее для нее. Последний куплет специально перевел и срифмовал. Для мамы.
Саша посмотрел на подругу. А та, как ни крепилась, как ни загоняла слезы обратно, а всё же одна спрыгнула с пушистой ресницы и скатилась по щеке. Девочка не успела ее смахнуть. Саша всё знал: и что мама ее умерла давно, и что отец — цыган, и ему было почти так же больно, как и девочке. Но мальчик хотел и должен был стать сильным, чтоб защитить ее. Кто, если не он? Саша ее приобнял, и она склонила голову ему на плечо и молчала, хотя больше и не плакала. А внизу речка несла свои весенние мутные воды, и ей дела не было до людских страданий.
Саша этой ночью долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок. Несколько раз взбивал подушку, переворачивал одеяло и даже принимался считать овец. Да только без толку. На пятой он сбивался, так как мысли медленно, но верно переползали в другое русло. И тогда он думал о Ромале.
Ее отец очень ревностно отнесся к дружбе дочери с мальчиком, и даже пришел в дом Александра, чтоб познакомиться с семьей. Он дождался, когда Галина выйдет работать на улицу — с приходом весны жильцы приводили в порядок свои приусадебные участки, — и, проходя мимо, поздоровался. Между ним завязалась непринужденная беседа, в которой выяснилось, что мать Саши была просто счастлива, что сын стал дружить с маленькой цыганочкой. Он, глядя на Ромалу, подтянулся в учебе. Жаль, что они не стали дружить раньше, глядишь, это улучшение отразилось бы и на годовых отметках. Но Галина сама слышала, как Саша обещал своей подруге на будущий год исправить свое положение троечника. Конечно, Галина знала о трагической судьбе мамы Ромалы и даже посетовала на несправедливость жизни. Яша вздохнул и стал прощаться, отказываясь от чая и ссылаясь на срочные дела.
Галина, впервые видящая цыгана так близко, решила, что он слишком стар, и, пожалуй, годится Ромале в дедушки. Она даже сказала об этом сыну, когда тот пришел домой. Сын недоуменно хлопнул ресницами:
— Мама, на самом деле он младше тебя, — сказал он серьезно.
— Да прям, — махнула мать рукой. — Да он же седой весь?!
— Он поседел в тот день, когда умерла мама Ромалы, — ответил просто мальчик.
— Ой, да брось, сынок! Это только в фильмах да книжках седеют от переживаний и смерти возлюбленной, — надменно заявила женщина.
И вот тогда Саша вспылил:
— Это правда! Тетя Света год болела, а когда умерла, дядя Яша стал седой! Мне об этом Полина Яковлевна рассказала. А ей-то зачем врать? Он ей даже не сын! Чего выгораживать тогда? Просто дядя Яша очень любил свою жену. И они уж точно бы не развелись! — выпалив это, мальчишка вылетел на улицу и долго бежал, не разбирая дороги, пока не заметил, что добежал уже до магазина.
В кармане звякала какая-то мелочевка. Саша выгреб ее, купил примятый вафельный стаканчик мороженого и съел его за десять секунд, не ощущая ни вкуса, ни даже холода. Мороженое показалось горьким, а стаканчик и вовсе напоминал картон. Но он его проглотил и попылил по дороге обратно, сетуя, что денег больше нет, и он не может купить еще и Ромале мороженого. Хотя, если разобраться, такую гадость и не стоило покупать. В горле запершило, и к вечеру паренек начал хрипеть. И маленькая цыганочка отпаивала его горячим чаем с медом и малиновым вареньем, ласково журя друга за неосторожность. А он сидел в кресле, заботливо закутанный в плед и, прихлебывая кипяток, ощущал тепло не только в желудке, но даже в душе от такой заботы маленькой девочки.
Глава 19.
На торжественной линейке, выстроенной перед школой по поводу последнего звонка, Ромала исполняла «Крылатые качели». Ее голосок звенел над школой, и даже хор, вступающий на припеве, не мог его приглушить. Выпускники, нарядные и немного грустные, теребили в руках тюльпаны и нарциссы и совсем по-взрослому смотрели на учителей. Те же напутствовали их заученными шаблонными фразами. Потом прозвучал последний звонок, и Саша почему-то подумал, что в последний раз он, наверняка, по-особенному звучит, и в голове, должно быть, уже совсем взрослые мысли. Он точно знал, что окончит девятилетку и пойдет учиться на шофера или автослесаря. А вот Ромала окончит школу с золотой медалью и дальше будет учиться в институте. И они станут совсем-совсем взрослыми, но будут так же дружить. Они всегда будут вместе.
Уроков не было, а из класса Саша улизнул еще полчаса назад. Ромалу задержали, и потому он без дела маялся в ожидании подруги на заднем дворе школы. Паренек был так погружен в свои мысли, что даже не обратил внимания на то, что его, походя, толкнули в плечо. Наверное, он бы так и прошел мимо, не оборачиваясь. Но тут ему преградили дорогу трое. Саша поднял голову и презрительно поджал губы: Лешка Бубликов, Савка Рагозин и Измаил Мамедов из параллельного класса.
— Смотри, куда прёшь! — процедил сквозь зубы Бубликов и сплюнул под ноги.
Саша весь подобрался для драки, с сожалением подумав, что Ромала, наверняка, станет его искать. Нет, конечно, он не испугался ни долговязого Рагозина, ни тем более неповоротливого Бубликова. Измаил — боксер, но он не ввязывался в драки. В клубе, где он занимался, дают что-то вроде обета или клятвы — Саша не знал точно — по поводу случайных драк. Но между тем мальчик был стопроцентно убежден,
