— Милый, уж не захворал ли ты! — сказала она, впуская Илмара в переднюю.
Он в самом деле чувствовал себя неважно, болела голова. Лоб горячий, в висках болезненно пульсировало и временами в затылке покалывало словно иголкой. Такое состояние он испытывал впервые. Но ведь ему никогда и не приходилось столько размышлять, взвешивать, как сегодня. За и против, с опаской и уверенно, с ненавистью и опять же с грустью — весь день он провел словно в угаре.
Рука Ирены была приятно прохладной, и она так легко и нежно гладила пылающий лоб. Ирена казалась озабоченной, словно мать над захворавшим дитя.
— Ты слишком переутомился, дорогой. Тебе надо отдохнуть. Поспи чуть-чуть. Поспи… Может быть, сделать тебе холодный компресс?
— Ничего, дружок, обойдемся без компрессов, — улыбнулся Илмар. — У меня есть для тебя важные новости…
— Ну так хотя бы брось эту папиросу.
По настоянию Ирены Илмар все-таки прилег на диван. Ирена села рядом и положила руку ему на лоб.
— Так вот, должен сообщить тебе нечто серьезное, — сказал Илмар.
— Потом, милый, постарайся хоть немножко ни о чем не думать.
— Но говорить-то я ведь могу, от этого мне хуже не станет.
— Ты плохой больной.
— Да, болеть я еще не умею. — Он над чем-то размышлял. Машинально приложил руку Ирены к губам, поцеловал и отпустил. — Вчера я совещался с товарищами… насчет тебя. Я тебя охарактеризовал и взял на себя поручительство.
— Вот как, — тихо проговорила она.
— Теперь ты принята в наш союз полноправным членом. Единогласно. Ирена, понимаешь ли ты, что это означает? Некоторым приходится выдерживать многомесячные испытания, пока мы признаем человека достойным доверия. Ты заслужила его одним-единственным рывком.
— Я не очень-то понимаю, в чем была моя столь большая заслуга.
— Как, а про Леона Руйгу ты уже забыла? Он теперь сидел бы за решеткой, если бы ты своевременно не предупредила. Руйга хоть и не из наших и ни в чем не участвует — он романтический философ и только, — тем не менее приятно, что человек избавлен от беды.
— Что же я должна делать в моем новом положении? — спросила Ирена.
— О, довольно много! Теперь ты должна всеми средствами помогать выполнению наших замыслов, теперь ты наша. Твое первое задание — собрать сведения о планах противника. С подполковником Череповым теперь тебе придется встречаться как можно чаще, потому что из него можно вытянуть многое. Как он — любит выпить?
— Похоже, да.
— Прекрасно. Это необходимо использовать. Но ближайшие несколько дней избегай встреч с ним.
— Почему?
— Так будет лучше. В эти дни произойдет несколько важных событий, и мы должны соблюдать строгую конспирацию. Они могут насторожиться. Самое страшное будет, если на тебя падет подозрение. Мы скажем, когда от тебя потребуются действия. Это одно, — продолжал Илмар. — Второе: завтра или послезавтра мы проведем маленькое собрание, на котором решим обо всем прочем — определим время и место большой встречи и распределим обязанности. Ты можешь устроить свои дела так, чтобы завтра вечером и послезавтра быть свободной?
— Да, конечно.
— Надо, чтобы ты тоже пришла на это собрание. Сейчас я еще не могу сказать тебе всего точно. Узнаю только завтра.
— Какой, однако, таинственностью вы окружаете все свои дела!
— По-другому нельзя. На карту, как-никак, поставлены наши жизни, по меньшей мере — свобода. Я сам приведу тебя на место собрания. В тот день я заранее позвоню по телефону, чтобы ты могла собраться. В одном можешь быть уверена: твоего имени никто не узнает; ты тоже не узнаешь настоящего имени кого-либо из участников встречи, если только не знакома с ним лично. Мы между собой пользуемся кличками. У тебя тоже будет условное имя.
— Ты можешь назвать его? Как оно звучит?
— Придумай сама, потом скажешь. Только ради бога не задавай много вопросов, иначе тебя могут не допустить на большую встречу. Все так возбуждены, что им повсюду мерещится опасность.
— Я понимаю, мне еще надо заслужить доверие.
— Только у других. Я-то тебе верю.
— Милый…
И опять началась иллюзия, хрупкий призрак счастья. Илмар знал, что это последний вечер, последняя ночь, которую они отдают друг другу. Когда в курятниках городских окраин прокричат вторые петухи, он выйдет на улицу и его обнимет отрезвляющая прохлада летнего утра. В седом сумраке будут шелестеть листвой деревья, насыщая мир свежестью. И тогда он подумает: как хорошо жить, быть живым, — но не одному тебе, Илмар Крисон, не только тебе…
Странные это были мысли, счастливые и в то же время грустные. И было в них известное противоречие, нечто такое, чего ум человеческий был не в состоянии додумать до конца: если живым быть так прекрасно и так прекрасно жить, тогда это в равной мере справедливо для всех прочих живых существ. Так же, как я, они любят жизнь и радуются каждому мигу, дарованному судьбой, чтобы дышать под этим благодатным солнцем и под этим чистым звездным небом. Всем хватит места на земле, и при желании можно жить так, чтобы не обременять другого — надо только захотеть этого.
Потом он вспомнил о клятве Ганнибала, и восторженная настроенность внезапно погасла. Но это его не обрадовало. Голова вновь налилась жаркой тяжестью — и в затылке больно закололи мелкие иголочки.
— Нет ли у тебя порошка от головной боли? — спросил он у Ирены. — Говорят, иногда помогают.
— Почему ты сразу не попросил? — упрекнула его Ирена. — Сейчас дам, и я уверена — через пять минут ты будешь здоров.
Она вышла в другую комнату за водой. Потом покопалась в своей аптечке — наверно в нее лазила Тина и все тут перепутала. Наконец, нашла то, что искала, и вернулась к Илмару.
— На, выпей и спокойно полежи.
Илмар принял порошок, сморщился и его передернуло.
— Ну и мерзость!
— Лекарства принимают не для удовольствия.
— Что и говорить! Веришь или нет, но такую гадость беру в рот впервые.
— Это с непривычки; а теперь покой. Не думай, не разговаривай, не шевелись.
Забавно было лежать и ждать чуда, когда порошок подействует. Но Ирена в этом ничего забавного не видела, а чуть позже, когда лекарство и в самом деле оказало действие, Илмару тоже стало не до улыбок.
Началось нечто загадочное и роковое.
4
Прежде всего странным показалось то, что после приема порошка головная боль не утихла, — Илмар только меньше ее чувствовал, потому что в мозгу начался какой-то стремительный, болезненный процесс.
Он пьянел и в то же самое время ощущал в себе странную напряженность. До тех пор, пока он сознавал происходящее и понимал, что делает, эта напряженность казалась приятной, и он был удивлен внезапно поднявшимся настроением, странной удалью и вызывающим бесстрашием, которое овладевало им все сильнее. Ему хотелось говорить смело и беспощадно, выступать обнаженным перед всем миром и расхохотаться над опешившими от его столь неожиданного шага. Но покуда искусственный раздражитель не парализовал его волю и не раскалил остальные нервные центры до взрыва, он еще понимал, что этого делать нельзя, что это опасно и потому всеми силами надо сопротивляться нелепой прихоти.
Лицо его побледнело, даже приобрело зеленоватый оттенок; тяжелое, дурное опьянение и усталость наваливались как тьма — еще мгновение и вот он уже ничего не понимал, не сознавал и, мучимый припадком, начал метаться по дивану. И в момент перехода от бодрствования в противоестественное забытье всплыл груз тайных мыслей, и с души человека спала маска.
Слова, поначалу бредовые и бессвязные, затем становившиеся все более отчетливыми и упорядоченными в логические предложения, ужасающим, неудержимым потоком хлынули с его уст, словно торопясь обогнать друг друга, словно не в силах дождаться, когда их произнесут вслух.
Увидав, что Илмару становится худо, Ирена помчалась на кухню за водой. Но он был уже невменяем и опрокинул стакан. Вода пролилась ему на грудь, но он и этого не почувствовал. Тогда Ирена вспомнила, что у нее дома есть нашатырный спирт. Она уже хотела пойти за ним, но тут заметила вощеную бумажку из-под порошка, что дала Илмару. Она лежала там, куда ее бросила Ирена. Внезапный импульс заставил ее остановиться и взять бумажку, словно та могла выручить и подсказать, чем помочь Илмару.
Ирена взяла пакетик и, держа его перед лампой, прочла полустертую карандашную надпись. От неожиданности у нее даже вырвался стон, но вместе с тем она почувствовала облегчение: действительно, произошла ошибка и единственно по причине ее, Ирены, невнимательности, но она была не так уж опасна и непоправима, как вообразила Ирена.
Предмет вожделения наркоманов, сильное опьяняющее средство, столь ценимое любителями острых ощущений! Черепов, который сам наркоманом не был (если не считать курение табака), интересовался некоторыми наркотическими веществами и из любопытства пробовал и кокаин, и морфий, и гашиш, и эфир. Он знал особенности воздействия каждого из ядов и знал, как облегчить реакцию пострадавшего от них. Он рассказывал об этом и Ирене в тот раз, когда дал этот порошок, но она не собиралась им воспользоваться и потому не запомнила совет Черепова насчет противоядия. Порошок она убрала в свою аптечку и вскоре позабыла о нем. Как могло случиться, что сегодня она так оплошала, перепутав его с обыкновенными порошками от головной боли? Упаковка была одинаковая, и впопыхах Ирена не прочитала надпись, но главная причина ошибки была, очевидно, в том, что настоящие порошки кончились, — да, конечно, она же вчера вечером велела Тине сходить в аптеку за новыми.
