– Ребята, не люблю я подобные разговоры! Может, сменим тему? Или, может быть, Джерри нам еще что-нибудь сыграет…
Джерри заиграл мелодию из «Плавучего театра»[38], и разговор на этом иссяк.
На следующий день в колонках личных объявлений вечерних газет появилось загадочное послание, набранное сплошь заглавными буквами, а таких тогда в Нью-Йорке печаталось множество. ТЫ ДАЖЕ НЕ СПОСОБЕН ОТЛИЧИТЬ «ХАЗАРД» ОТ «ГРИНА». В то время никто не понял, что оно означает, и ни у кого не возникло оснований как-то связать его со смертью Клода Ансельма. А к тому времени, когда кто-то такую связь заподозрил, еще трое бродвейских мерзавцев погибли насильственной смертью.
* * *
Как я и предполагал, Эван появилась у меня на следующий день с готовыми ответами. Когда я стал подшучивать, что она заявляется ко мне второй день подряд, и заметил, что здешнему начальству придется зачислить ее в штат и платить зарплату, как всем прочим санитаркам, медсестрам, социальным работникам и этим собакам-терапевтам, она лишь нетерпеливо закатила глаза.
– Я разобралась с ними в том порядке, в котором ты их записал. Порядок имеет какое-либо значение?
– Не то чтобы имеет… Ну, давай показывай в этом самом порядке.
Таблица, составленная Эван
– О’кей. Массачусетс далеко от Нью-Йорка. С этим пришлось повозиться. Я все время зацикливалась на измерении расстояний между разными городами Массачусетса и Нью-Йорком, но потом вспомнила, что можно воспользоваться известным трюком, включив поиск. Чтобы получить ответ, нужно просто заключить все эти слова в кавычки. И тогда все легко получится. Это строка из песенки «Лиззи Борден», ее написал Майкл Браун. Кажется, эта Лиззи Борден была знаменитая убийца, а, дедуль?
– Многие так считают, если только убийца может быть знаменитой.
– Тут я решила, что остальные предложения тоже могут иметь отношение к убийцам, но это было не так. И скоро я поняла, что́ между ними общего. Это все строки песен из старых бродвейских постановок. Вот я и вытащила кое-какую информацию о каждой, еще не зная, что там важное, а что нет. И в итоге приготовила для тебя вот такую таблицу, – и она протянула мне лист бумаги.
– Отличная работа, Эван! Очень здорово ты поработала! И что думаешь об этих песнях?
Она скорчила гримаску.
– Я же просто одни стихи прочитала. В этой вещице Галлахера и Шона говорится, что один из них не знает, что это за игра такая – гольф, а его партнер за это над ним насмехается. Но сам партнер считает, что это называется лаун-теннис. Неужели в те времена люди считали, что это смешно, а, дедуль?
Я пожал плечами:
– Думаю, тебе самой надо было туда попасть.
– Так, – сказала она. – А когда ты намерен рассказать мне про Бродвейского Палача?
– Да откуда ты про него узнала? – Я и впрямь был крайне удивлен, но она тут же напомнила мне, что удивляться мне совершенно нечему.
– Неужто ты подумал, что если я могу отыскать в «Гугле» все стихи этих песенок, то не смогу выяснить, что они были уликами в деле о серийных убийствах? Ссылки на это дело появлялись все время.
– Тогда, надо полагать, ты знаешь и все остальные подробности.
– Нет. Я хотела сегодня же отдать тебе эту таблицу и решила, что ты сможешь рассказать мне про эти убийства больше, чем можно найти в Интернете.
– Спасибо за комплимент, это теперь большая редкость.
Рассказ я начал с той импровизированной вечеринки в апартаментах Дэнни Креншоу. Потом вкратце поведал об убийствах, которые за этим последовали.
– Второй жертвой стала Моник Флоре. Я ее никогда не видел, но мне говорили, что это была очень красивая женщина и скверная актриса. Иной раз, как говорили, она пользовалась французским акцентом, но сама-то была родом из Нью-Джерси; не помню, как ее звали на самом деле. Она пользовалась на Бродвее дурной славой как специалист по разбиванию чужих браков.
– Ничего себе хобби! – сказала Эван. – Но как долго такое могло продолжаться?
– В случае с Моник это длилось довольно долго. И вот однажды вечером она отправилась в танцевальный зал отеля «Савой» в Гарлеме. Это было потрясающее местечко, Эван, высший класс, пристанище любителей джиттербага и линдихопа[39]. В течение долгого времени это было поистине единственное место в Гарлеме, где не существовало расовых предрассудков. В «Коттон-клаб» обслуживали белых посетителей, но не приветствовали появление черных лиц, разве что на сцене. А вот в «Савое» принимали всех. Там все время звучала музыка, у них было две сцены и два больших джаз-банда; пока один играл, второй отдыхал. Тогда, в 1930-х годах, шла знаменитая битва джаз-бандов – между оркестрами Чика Уэбба и Бенни Гудмена – черная банда против белой банды; и выступали они перед смешанной аудиторией, которая любила музыку и которой было наплевать, кто ее исполняет, пока исполняет хорошо.
– Стало быть, эту Моник там и убили? – спросила Эван, как обычно стараясь не уходить от основной темы.
– Нет, это произошло позже, но в тот же вечер. Множество свидетелей видели ее на танцах, но никто не мог точно сказать, то ли ее кто-то провожал, то ли она ушла одна, что маловероятно в ее случае. Ее смерть списали на самоубийство – решили, что она сама прыгнула под поезд подземки. Но в тот же день, еще до того, как она погибла, в колонках личных объявлений появилось сообщение: ОНА ДОБЫЛА СЕБЕ МУЖА, НО МУЖ-ТО БЫЛ ЧУЖОЙ, ВОТ УЖАС! Те, кто обратил на него внимание, видимо, решили, что это часть какой-то весьма креативной, но тонкой и искусной рекламной кампании. Никто не связал его с убийством, и уж тем более не полиция.
– А кто был третьим? – нетерпеливо осведомилась Эван.
– Ксавье Эстерхази, модный режиссер с дурной славой человека, у которого имелась специальная кушетка для отбора молодых и многообещающих талантов. Обоих полов, кстати. Он был как бы зеркальным отражением Моник Флоре. У него было множество врагов, и не только в результате его сексуальных похождений. Его обнаружили насмерть замерзшим в сугробе после той мощной метели, что случилась сразу после Рождества тысяча девятьсот сорок седьмого года. В его случае сообщение в газетах в тот день, когда он погиб, было: ТЕБЕ НЕ ИЗМЕНИТЬ ПОГОДУ, ХОТЬ ТЫЩИ У ТЕБЯ ДОХОДУ!
– Между этими двумя жертвами прошло много времени.
– Да, а следующая появилась только летом сорок девятого года. Это был Нэт Сперлок, не слишком удачливый продюсер, который имел, правда, парочку более или менее удачных постановок, но бо́льшую часть денег заработал на перепродаже своей доли в финансировании спектаклей и прикарманивании разницы в их стоимости после того, как они проваливались.
– А разве такое возможно?
– Возможно, но, повторяю, сколько времени это может продолжаться? Он уже попал под расследование, что вела контора окружного прокурора, и тут его и застрелили. Тело обнаружили под одной из этих стоек с одеждой, от которых мне вечно приходится уворачиваться и пригибаться, когда я пробираюсь через Гармент-дистрикт. На сей раз это было явное убийство, но оружие не нашли, так что дело осталось нераскрытым. А сообщение в газетах в тот день появилось такое: ОНА ХОЧЕТ БЕЖАТЬ МАРАФОН.
– В предыдущих случаях можно видеть какую– то связь, – сказала Эван. – Неграмотный игрок в гольф, воровка чужих мужей, ссылка на погоду в случае с типом, брошенным в снежном сугробе… Но что должно означать это? Может, оно имеет какое-то отношение к Нью-Йоркскому марафону? Моя подружка Гвен три раза участвовала в марафоне в Лос-Анджелесе и хотела поучаствовать и в этом, но мамаша ей это запретила. Может, то место, где обнаружили тело, располагалось где-то на трассе марафона?
– Нет. Нью-Йоркский марафон впервые проводился в семидесятом году. Но один из мюзиклов, на котором Нэт Сперлок заработал кучу денег, когда тот провалился и сошел со сцены, назывался «Бостонский марафон».
– А у полиции на этот раз не возникли какие-то подозрения?
– Даже если и возникли, они так никогда и не признали, что имеют дело с серийным убийцей. Потом один писатель, занимавшийся расследованием и описанием реальных случаев убийств, где-то уже в пятидесятых годах обнаружил эту связь между всеми ими и выпустил книжку обо всех этих делах. И нашел подходящую кличку для убийцы – Бродвейский Палач. Так сказать, навесил на него ярлык. Он там все на свете переврал и перепутал, книжка получилась бездарная – в Голливуде это назвали бы «подтасовкой фактов в собственных интересах». Но кличка пристала, и эти случаи до сих пор приводятся в книгах о нераскрытых убийствах в качестве типичных примеров.
– Погоди минутку, дедуль. У нас остались еще два отрывка из песен. Как насчет них?
– Доберемся и до них. Но сперва я хотел бы рассказать тебе о еще одном своем визите к Дэнни Креншоу.
* * *
Всякий раз, когда я посещал Дэнни в его отеле «Макалпин», мы обсуждали это дело. И одно из самых интересных таких обсуждений – нечто вроде аутопсии – имело место в конце 1951 года, примерно в то время, когда Бродвейский Палач проделал свой последний выход на сцену. Дэнни, как всегда, был страшно занят; теперь он выпускал сплошь телевизионные постановки и брюзжал при этом, что прямой эфир на ТВ соединяет в себе самые худшие черты драматического театра и художественного кинематографа, но, кажется, хорошо на этом зарабатывал.
