такое способна, только вот путь выбрала неудачный: преграда на нем оказалась непреодолимой и повисла камнем на шее. Плыви, конечно, если хочешь, только ведь все равно утянет на дно, да так там и осядешь на всю жизнь. А в единственный выходной на неделе будешь неприкаянно мотаться по собственному дому, не зная, чем заняться, и время от времени думать о недопитой бутылке портвейна на полке в холодильнике. Хотя, может, заботливая доченька ее давно уже выкинула.
Обычно Эмберли не вмешивалась с Танину жизнь, наоборот, силилась от нее отгородиться как можно надежнее, словно боялась, что та схожа с заразой: не примешь меры – запросто сможешь подцепить. Присутствие Шелдона старалась не замечать, будто тот не живой человек, а призрак. Ну, прошмыгнет мимо, овеет парами вечного похмелья, да и черт с ним. Дочь даже не смотрит в его сторону. И когда видит в руках у матери бутылку, тоже ничего не говорит, только презрительно щурится. Зато, наткнувшись на спиртное, когда одна дома, обязательно тайком оттащит в мусорный бак или выльет прямо в раковину. И Таня не устраивает скандалов по этому поводу – ей даже приятно, что дочь хоть как-то о ней заботится.
Таня стояла и бездумно пялилась в окно на противоположную сторону улицы – на дом, точно такой же, как у них. Впечатление, словно вглядываешься в отражение и, если хорошенько присмотришься, увидишь силуэт за оконным стеклом – женщину, весьма потрепанную жизнью, но до сих пор держащую марку и, несмотря на жесткие пинки от «щедрой» судьбы, сохраняющую насмешливую улыбку. По крайней мере, пытающуюся ее сохранять.
Сверху что-то грохнуло. Кажется, в комнате Эмберли. А потом воцарилась тишина – ни шороха, ни единого звука. И Таня забеспокоилась.
Дочь в последнее время ведет себя слишком уж странно, и с каждым днем становится все труднее предположить, что еще следует от нее ожидать. Заблокировать дверь в комнату комодом, чтобы закрыть доступ для всякого, даже для нее, для собственной матери, в необъяснимом порыве раздражения грохнуть об пол свой ненаглядный комп – вполне в ее нынешнем духе. Но, что сильнее всего настораживает, по-прежнему ничем не нарушаемая неживая тишина.
Таня не выдержала и устремилась вверх по лестнице, подошла к двери, почти прислонилась к ней, поинтересовалась громко:
– Эм! Что там у тебя? Все в порядке?
Молчание. Все так же, ни малейшего звука изнутри. Таня подергала ручку: не заперто.
– Эм! Я вхожу.
И, не дожидаясь ответа, она распахнула дверь.
Первое, что увидела, – валяющийся на полу стул. Значит, это он упал. Возле него рюкзак и высыпавшиеся из него вещи: тетрадки, ручки, карандаши. И над всем этим мелким разгромом стояла дочь, смотрела перед собой широко распахнутыми глазами и беззвучно шевелила неестественно бледными губами. Ее руки, сжимавшие небольшой клочок бумаги, крупно дрожали. Или скорее тряслись, ходили ходуном, словно по ним пропускали ток.
– Эмбер!
Дочь снова пошевелила губами, и опять звука не получилось, хотя она явно что-то произнесла.
Таню тоже тряхнуло, будто и ей достался электрический разряд.
– Детка, милая! – Уже не на шутку перепугавшись, она подскочила к дочери, ухватила ее за плечи, качнула. – Да что с тобой?
Губы Эмберли задвигались в очередной раз, но теперь Таня разобрала.
– Это не я.
Да что за кошмар?! Мысли в голове проносились, словно осенние листья, гонимые сильным ветром. Целый поток! Но обозначились и вырвались наружу, наверное, самые глупые из возможных:
– Почему не ты? А кто?
Эмберли дернулась, отшатнулась, выкрикнула отчаянно:
– Я не могла! Я не стала бы! Это точно не я!
Таня опешила, всплеснула руками:
– Да о чем ты?
– Я бы не стала писать такое! И я бы ни за что так не сделала! – продолжала выкрикивать Эмберли. И взгляд ее тоже кричал: «Ты мне веришь? Ты мне веришь?» – Это кто-то нарочно! Подсунул! Мне! – Она всхлипнула судорожно и произнесла почти умоляюще: – Мама, а к нам не заходил кто-нибудь из посторонних?
– Никто не заходил, – пробормотала Таня, совершенно сбитая с толку. – Кроме Шелдона. Но… – Она не стала договаривать. К чему отвечать на вопросы, значимость и смысл которых ей абсолютно непонятны? – Эмберли, дорогая! Да о чем ты вообще говоришь?
– Это не мое. Я не писала этого. Я не могла. Откуда оно взялось? – дочь протянула тот самый клочок бумаги, который все время, до последнего момента, крепко сжимала в руке.
Таня на автомате забрала его, зачастила как можно убедительнее:
– Если ты так считаешь, то, конечно, не твое. Конечно, не писала. Успокойся, милая. – Она смяла листок, поскорее засунула его в карман брюк, с глаз долой. – Все хорошо, Эмбер. Никто ведь не утверждает обратного. Не ты – значит, не ты.
Таня подошла к дочери, осторожно обняла, боясь, что та опять отшатнется, но Эмберли, почувствовав ее прикосновение, обмякла, привалилась, словно с трудом держалась на ногах.
– Все, дорогая, успокойся, успокойся, – вкрадчиво шептала Таня, ласково поглаживая ту по спине. – Я с тобой. Никого постороннего нет. Все хорошо. Вот так. – Она потянула дочь в сторону кровати. – Присядь. А лучше приляг. Я принесу тебе воды. Все хорошо. Все у нас с тобой хорошо.
Эмберли не сопротивлялась, позволила довести себя до кровати, послушно уселась, сжалась в комок.
– Сейчас схожу за водой, – доложила Таня. Посмотрела вопросительно, дождалась подтверждающего кивка.
Но принесла она не только наполненный стакан, а еще и блистер с красными капсулами – успокоительное, которое сама частенько принимала. Подобного добра в доме всегда было предостаточно, порой даже больше, чем еды.
Дочь по-прежнему не возражала: покорно проглотила таблетку, смиренно улеглась. Таня накрыла ее пледом, нерешительно дрогнувшей рукой прикоснулась к волосам, провела по ним, почувствовала давно забытую нежность.
– Теперь попробуй поспать, – почти пропела. Да так и осталась сидеть рядом, пока не убедилась, что Эмберли заснула, параллельно перебирая в голове мысли, пытаясь разобраться в том, что произошло.
Уже спустившись вниз и стоя посреди кухни, она вспомнила про клочок бумаги в кармане, достала, развернула. Кажется, это из-за него весь сыр-бор. Стоило спрятать бумажку из виду, и Эмберли начала успокаиваться. Да что же в ней такое?
Несколько слов, написанных разными почерками. Некоторые зачеркнуты, исправлены на другие. Смысл? Таня разобрала с трудом, точнее, мало что уяснила из прочитанного: что-то принесу, «приходи в восемь часов», какой-то дом у реки.
В какую фигню Эмберли влипла? И что она должна принести? Или это ей что-то должны? Похоже, дочь окончательно зациклилась на университетах и плате за обучение – заявляет, что достанет деньги сама, а потом дергается из-за каждой мелочи. Скоро совсем свихнется.
Таня тяжело вздохнула, подумав о том, как бы самой не сойти с ума. Два психа в одной семье – это уж слишком! Впрочем, как и два чересчур приземленных, нацеленных на перспективы
