Анубис перехватил управление и тянулся ей к “красной ртути”.
— Не трожь, зараза! Не для тебя положено!
Левой рукой я со всей силой ударил по правой ладони. Ух, больно, однако! И бесполезно — Анубис не обратил никакого внимания и резко выбросил руку вперёд.
— Фу!
Пальцы коснулись багровых шаров. Они вспыхнули алым, и три штуки впитались в ладонь.
Не знаю, что происходило с Анубисом, но мне почудилось, что он довольно чавкает.
С исчезновением почти половины “красной ртути” наступила “тишина” — перестали гудеть потоки эфира, пронизывающие курган. Я почувствовал, как знаки на камнях, что я рисовал, вспыхнули ярким светом. Ну вот, я был прав!
— Р-р-р-р!
Я обернулся на звук. В земляном лазе посыпалась земля, раздвинулась, и появились мощные лапы. А затем и морда Людовика Четырнадцатого, прокопавшегося ко мне. Собака вылезла из подкопа, встряхнулась и посмотрела на меня покровительственным взглядом, только что не говоря вслух: опять приходится спасать глупых человеков.
— Константин Платонович! — из дырки донёсся голос Сумарокова. — Константин Платонович, вы живы?
— Жив! — заорал я и с облегчением выдохнул. Откопали!
— Вы только не волнуйтесь! — кричал Сумароков. — Сейчас мы отроем проход и спокойно выберетесь.
— Хорошо! Я нашёл погребальную камеру.
— Да? И что там?
— Вижу вашу красную штуку. Такие круглые светящиеся шарики.
На несколько секунд воцарилось молчание, а потом Сумароков тонко вскрикнул:
— Ни в коем случае не трогайте! Лучше отойдите подальше! Я сейчас к вам залезу!
Снаружи послышались крики, возня, и через пару минут из лаза показался старичок, весь перепачканный землёй. Я помог ему влезть в погребальную камеру и подняться, но он этого даже не заметил. Взгляд Сумарокова был прикован к “красной ртути”.
— Четыре! — с восторгом выдохнул он. — Целых четыре штуки! Боже мой, какая редкая удача!
В руках у него появилась свинцовая шкатулка и лопаточка из жёлтой кости. Анубис, сыто ворочавшийся в груди, подсказал, что она сделана из человеческой лопатки. Какая гадость!
Сумароков, задержав дыхание, лопаточкой загнал шарики “красной ртути” в шкатулку и захлопнул крышку. Счастливо зажмурился, а затем посмотрел на меня.
— Выбирайтесь, Константин Платонович. Мы сами упакуем находки.
Дважды просить меня не пришлось.
* * *
Я вылез наружу под радостные крики мужиков с лопатами. Встал, отошёл в сторону и растянулся на траве. Хорошо-то как! Солнышко светит, воздух свежий, простор — красота. Никогда, ни за что не полезу в такие норы. Пусть эти археологи копают что хотят, а меня звать не надо. Я, может, и некромант, но под землю больше лезть не собираюсь.
Отлежавшись с полчаса, я пришёл в себя и направился в лагерь. Отмылся от земли, как смог, переоделся в чистое и стал ждать Сумарокова. А когда он наконец появился, мы с ним основательно поругались.
— Нет, нет и нет! Это невозможно!
— Василий Петрович…
— Даже не говорите мне о таком!
— И всё же я настаиваю.
— Константин Платонович, вы понимаете, что это ценные археологические находки? Уникальные! Можно сказать, мы имеем дело с редчайшим захоронением, составляющим единую коллекцию. Её ни в коем случае нельзя разделять! Наука не простит такое вопиющее святотатство!
— Абсолютно с вами согласен. Разделять нельзя, это вы правильно заметили. Поэтому я заберу весь комплект: кольца, ожерелье, обруч.
От возмущения Сумароков выпучил глаза и покраснел.
— Вы издеваетесь, Константин Платонович? Это невообразимо!
— Почему? Всё логично: мне золото, вам “красная ртуть”.
— Тихо! — зашипел старичок. — О таком говорят шёпотом в закрытой комнате, а не орут на весь лагерь. И вообще, у нас был уговор: вы мне помогаете открыть могильник, а я засчитаю вам экзаменацию. Так?
— Не-е-ет, милейший Василий Петрович. Буквально вчера вы обещали мне половину найденного золота. Помните?
— Ммм…. Ну, что-то такое, да.
— Василий Петрович, я сделал всё, чтобы вы получили доступ к захоронению. Так?
— Сделали, — Сумароков кивнул.
— Вы получили четыре…
— Тс-с-с!
— Четыре этого самого. Больше, чем рассчитывали. А я рисковал жизнью, между прочим.
— Мы бы всё равно вас откопали!
— Угу, холодным трупиком. Василий Петрович, я считаю, что имею право на часть находок. Как ключевой участник раскопок.
— А не хотите взять кости? Скелет в отличной сохранности! А череп? Вы видели этот череп?! Какая форма, какая челюсть. Зубы почти целые!
Я с укором посмотрел на Сумарокова. Он перехватил взгляд и вздохнул:
— Не хотите? Жаль, очень жаль.
— Василий Петрович, скажите честно, в России много деланных магов?
— Что вы, нет конечно.
— Сколько из них согласны вам помогать?
Сумароков вздохнул снова:
— Весь комплект, значит? Это будет ужасающей потерей для науки.
— Почему же потерей? Я не собираюсь переплавлять украшения или продавать за границу. Будут лежать, радовать взгляд.
— Да?! — он искренне удивился. — Вы серьёзно?
— А в завещании специально укажу, что комплект должен быть передан в музей.
— Что же вы сразу не сказали? Я уже навоображал, что вы ради денег. Берите!
Он барственно махнул рукой.
— Спасибо, Василий Петрович. И насчёт экзаменации…
Старичок улыбнулся.
— Я сам сообщу Дубасову, можете не волноваться.
На том мы и расстались.
* * *
Обратно в Муром я уехал один. Сумароков не вылезал из кургана: возле задней стенки обнаружились какие-то кувшины, и он, как наседка, квохтал над ними, отгоняя помощников и лично вынося их из-под земли. Впрочем, я не жаловался — экипаж был удобный, дорога не слишком длинная, а мне было над чем подумать.
Паром пришлось немного подождать, но я не возражал. Стоял, глядел на реку, лодки, дышал. После заточения в кургане у меня проснулась особая жадность к воздуху — мне его всё время было мало. Ничего, пройдёт постепенно.
Почти пустой, к берегу причалил паром. Кучер загнал на него экипаж, а я поднялся на борт пешком, вспоминая Людовика Четырнадцатого. Хорошая собака, ничего не скажешь. И мой некромантский дар игнорировала. Я бы попросил у Сумарокова щенка, да рыжий подобрыш его затретирует. У Мурзилки принципиальная позиция насчёт собак — драть когтями, рвать зубами уши и рычать как тигр.
Мы отплыли и, чуть покачиваясь на волнах, двинулись к противоположному берегу. Из интереса я подошёл к хозяину парома. Герасим стоял на самом краю, сжимал в руке багор и пристально вглядывался в воду.
— Милейший, — обратился я к нему,
