мою преданность государю и самой императрице и вполне отдавая себе отчет о том, какими побуждениями руководился я, ведя с Распутиным ту беседу, которая вызвала гневное ко мне отношение императрицы. Она говорила мне, что никогда в ее присутствии не было ни малейшего намека на случившееся, но, зная императрицу, она дает себе ясный отчет в том, что никакая беседа с нею не принесет пользы и ничто не заставит императрицу сознаться в ее неправоте, потому что все случившееся есть результат ее убеждения, и никто не имеет права судить о ее внутренней жизни, и поэтому всякая попытка, даже самая доброжелательная или внушенная самыми высокими побуждениями государственного порядка, внести малейшее сомнение в правильность ее действий вызывает совершенно категорический отпор.
Продолжая эту беседу, графиня Гендрикова каждый раз переходила на другую тему — на то религиозное, мистическое настроение, которое все глубже и глубже проникало во все существо императрицы. По ее словам, излюбленной темой всех интимных разговоров, которые происходят в присутствии великих княжон, когда нет никого посторонних, служит всегда область молитвы и самые разнообразные проявления того отношения человека к Богу, которое должно быть положено в основание всей жизни человека, если только он понимает свое призвание жить, как она всегда выражалась, в Боге и слепом повиновении Его воле.
У императрицы, по словам ее фрейлины, было несколько положений, к которым она постоянно возвращалась и которые составляли, так сказать, символ ее веры. Она всегда и при каждом случае говорила:
«Для Бога нет невозможного. Я верю в то, что кто чист своею душою, тот будет всегда услышан и тому не страшны никакие трудности и опасности жизни, так как они непреодолимы только для тех, кто мало и неглубоко верует. Никто из нас не может знать, как и когда проявится к нам милость Божия, так же как и то, через кого будет проявлена она. Мы мало знаем то необъятное количество чудес, которое всегда, на каждом шагу, оказывается человеку высшею силою, и мы должны искать и ждать ее чудес везде и всюду и принимать с кротостью и смирением всякое их проявление».
Я умышленно остановился на том, что передавала мне графиня Гендрикова, потому что едва ли кто-либо из непосредственного окружения императрицы был так глубоко ей предан, как это кроткое и, в полном смысле слова, прекрасное существо. Она мало выдвигалась на внешнюю близость к императрице, но она была одной из немногих близких императрице и ее детям, которая доказала это своим жертвенным подвигом, о котором, быть может, не все знают.
Революция застала ее в Крыму, куда она поехала навестить свою больную родственницу. Как только она узнала о случившемся, она выехала с первым поездом обратно в Царское Село, явилась в Александровский дворец и разделила участь царской семьи. Она выехала вместе с ней в Тобольск, вместе с великими княжнами и задержавшимся из-за своей болезни в Тобольске наследником и их свитой она выехала в Екатеринбург, была разлучена с царскою семьей на вокзале в Екатеринбурге, так же как и генерал-адъютант Татищев и князь Долгорукий, была заключена вместе с гоф-лектрисой Шнейдер сначала в Екатеринбургскую, а потом в Пермскую тюрьму и расстреляна в Перми приблизительно в то же время, как та же участь постигла и двух названных лиц.
В таком своем духовном настроении императрица впервые увидела Распутина.
До его прибытия в Петербург в начале 1900-х годов никто не знал его в столице и никаких слухов о нем не доходило до сведения столичной публики. Из приближения императрицы, и притом не самого интимного, первыми узнавшими о появлении в столице этого «старца» были великие княгини Анастасия и Милица Николаевны, дочери князя Николая Черногорского, замужем — первая за великим князем Николаем Николаевичем, и вторая — за братом его, великим князем Петром Николаевичем. Они, бесспорно, говорили императрице о том, что видели «старца», который произвел на них глубокое впечатление всем складом своей речи, большою набожностью и каким-то особенным разговором на тему о величии Бога и о суетности всего мирского.
Но не подлежит никакому сомнению, что значительно большее впечатление о том же появившемся на петербургском горизонте человеке произвели на императрицу слова преосвященного Феофана, ректора Санкт-Петербургской Духовной академии, которого императрица знала, принимала его, охотно беседовала с ним на религиозные темы и оказывала ему большое доверие. Он был короткое время ее духовником.
Сам человек глубоко религиозного настроения, широко известный свой аскетическою жизнью и строгостью к себе и к людям, епископ Феофан принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого быстро сложился обширный круг людей, искавших в беседах с ним разрешения многих вопросов их внутренней жизни и потом громко говоривших о его молитвенности и каком-то особенном умении его подойти к человеку в минуту горя и сомнения.
В одно из посещений императрицы преосвященный Феофан рассказал ей, что к нему пришел и живет уже некоторое время около него крестьянин Тобольской губернии, Тюменского округа — Григорий Ефимов Новых, получивший от его односельчан нелестную для него кличку Распутина за предосудительную его прошлую жизнь.
Этот человек пришел к епископу Феофану после долгих месяцев скитания по разным отдаленным монастырям и, собираясь направиться, по его словам, к святым местам. Он рассказал епископу всю свою прошлую жизнь, полную самых предосудительных поступков, покаялся во всем и просил наставить его на новый путь. Говорил он ему и о том, что собирается принять монашеский чин и уйти вовсе от мира куда-либо в далекие окраины России.
И по мере того, как он стал открывать ему свою душу, Распутин все больше и больше заинтересовывал преосвященного своим религиозным настроением, переходившим временами в какой-то экстаз, и в эти минуты он доходил, по словам епископа, до такого глубокого молитвенного настроения, которое епископ встречал только в редких случаях среди наиболее выдающихся представителей нашего монашества.
Он долго присматривался к Распутину и вынес затем убеждение, что он имеет перед собой, во всяком случае, незаурядного представителя нашего простонародья, который достоин того, чтобы о нем услышала императрица, всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими подняться до высоты молитвенного настроения.
Впоследствии преосвященный Феофан глубоко разочаровался в Распутине и до самого последнего времени искренно скорбел об оказании ему поддержки.
Императрица разрешила
