без всяких оговорок открыто говорил с трибуны, что я считаю одной из первых моих обязанностей охранять, развивать и продолжать то, что было создано моими предшественниками.
Я искренно желал в области нашей внутренней политики работать в рамках Манифеста 17 октября 1905 года, в проведении которого граф Витте принял решающее участие. В области внешней политики нас связывали также общие взгляды на необходимость сохранения мира.
Таким образом, основой создавшихся, или, вернее, созданных С. Ю. Витте, между нами отношений не были разногласия по каким-либо принципиальным вопросам государственной жизни.
Объяснение резких выступлений против меня со стороны графа Витте следует искать исключительно в его натуре, и проблема этой вражды есть проблема чисто психологического порядка.
В первое время после своего удаления граф Витте внешне сравнительно спокойно переносил свое устранение от активной деятельности, и не было еще с 1905 до половины 1906 года каких-либо резких проявлений его неудовольствия, несмотря на то, что он был в прямой немилости.
Государь относился к нему явно отрицательно. Императрица, еще того более не скрывая, называла его в кругу своих близких не иначе, как «этот вредный человек». Все, что жило около двора, подделывалось под этот тон неблагоприятного к нему настроения, почти к нему не ездило, и только немногие, постоянно окружавшие его, когда он был у власти, и пользовавшиеся его особым вниманием, соблюдали приличие и время от времени навещали его, не то из чувства благодарности, не то в предвидении, что, не ровен час, Витте опять выйдет из забвения и еще им пригодится, не то от скуки и однообразия петербургской жизни, от жажды сенсационных новостей и закулисных пересудов, всегда обильно почерпаемых в антураже этого большого человека.
Невзирая на это, влияние Витте было значительно. Он был всегда прекрасно осведомлен обо всем, что говорилось наверху, думал только об этом, учитывал каждый доходящий оттуда слух и с поразительным искусством пользовался им.
В это время он не только дружил со мной и, казалось, поддерживал меня, вводил меня в круг его личных забот, просил даже моей помощи. Он говорил громко всегда одну и ту же фразу: «Пока Коковцов у власти, мы можем быть спокойны, он не допустит никакого безрассудства». И это он делал не в частных беседах, а в совершенно открытых выступлениях в Государственном совете. Приведу некоторые из них.
В заседании 8 июня 1909 года, по росписи на этот год, он выразился так: «Вы меня спросили — за кого или против кого я говорю? Я говорю ни за кого, ни против кого. Но раз я встал здесь на эту кафедру, то я очень счастлив, что могу заявить — В. Н. Коковцов был министром финансов в очень трудное время, и я должен преклониться перед его заслугами, а именно, благодаря твердости его характера, он, если ничего особенного не создал, то, во всяком случае, сохранил то, что получил. Это громаднейшая его заслуга».
В апреле того же года, по смете системы кредита и ввиду нападок Государственной думы на невыгодность заключенного мною во Франции 4,5 %-го займа, он сказал: «В заключение я позволю себе с полным убеждением высказать уверенность, что при тех условиях, которыми последний займ был обставлен, и в то время, когда он был совершен, более благоприятных условий, сравнительно с теми, которых достиг министр финансов, достигнуть было совершенно невозможно. Я уверен, что это убеждение мое разделяют и другие члены комитета финансов».
Через год, 27 марта 1910 года, при рассмотрении в Государственном совете бюджета на 1910 год, граф Витте высказался еще более решительно: «Я в бездефицитном бюджете, нам представленном, вижу, несомненно, большой успех нашего финансового хозяйства. Тут возбуждался вопрос о том, кому мы этим обязаны. Несомненно, что такие крупные явления, которые касаются жизни всей империи, всегда мало зависят от людей, они зависят от Бога, и несомненно, что в данном случае последовало благословение Господне, но тем не менее только неразумные люди могут не пользоваться теми дарами, которые им даются свыше, и я не могу не отметить тот факт, что в данном случае, благодаря крайней удовлетворительности и устойчивости нашего министра финансов и Государственной думы, которая в данном случае проявила замечательный государственный такт и замечательный государственный смысл, мы имеем перед собою бюджет, которого никто из нас, я думаю, и никто в Европе не ожидал, — бюджет бездефицитный».
В том же году, в заседании 5 июня, граф Витте выразился так: «Я безусловно доверяю В. Н. Коковцову и имею основания доверять, так близко зная его и так долго служа с ним».
И, наконец, уже 18 мая 1912 года, то есть в бытность мою председателем Совета министров, обсуждая вопрос о кредите для земства и городов, граф Витте выразился еще более определенно:
«Мы пережили великую войну, нисколько не разрушив великую денежную реформу, и я питаю надежду, во всяком случае, я желаю, чтобы в это царствование и впредь не была бы нарушена наша денежная система, и не был бы подорван окончательно наш государственный кредит. В заключение я говорю убежденно, что я уверен, что, доколе министром финансов будет В. Н. Коковцов, этого не будет».
Он, однако, никогда не прощал мне того, что я не советуюсь с ним, хотя мне не о чем было советоваться по текущим делам, так как в финансовых вопросах я продолжал его же деятельность, а в делах общей политики он не мог мне дать никакого совета, тем более что моя свобода действий была ограничена волей государя и необходимостью еще больше бороться в водовороте различных интриг и сторонних влияний.
Но по мере того, как удаление от дел затягивалось, настроение графа Витте изменялось коренным образом.
В высшей степени властолюбивый, чрезвычайно деятельный и полный инициативы, граф Витте тяжело переносил свое бездействие и полное устранение от государственной и финансовой работы. Он начал считать, что я слишком долго засиделся на посту председателя Совета министров и министра финансов. Во мне видел он, до известной степени, помеху к достижению своих целей и считал, что с моим уходом снова откроется дорога к продвижению его вперед.
Может быть, он и не рассчитывал на то, что это случится немедленно после моего падения, но он полагал, вероятно, что те же силы, которые
