— Как один человек другому, — отозвалась она. — Однако, я ведь не советую вам бежать от опасности, а лишь скакать на битву, где ваш меч может завоевать славу и победу. Я не понимаю, почему высокие и превосходные вещи отбрасываются, как ненужные.
— Как и я, — ответил он. — Поэтому я говорю вам, госпожа: останьтесь! Ибо вам нет дела на юге.
— Как и другим, кто идёт с тобой. Они идут только потому, что не хотят разлучаться с тобой… потому что любят тебя.
С этими словами она повернулась и исчезла в ночи.
Когда на небе уже рассвело, но солнце ещё не поднялось над высокими хребтами на востоке, Арагорн приготовился к отъезду. Его отряд был уже верхом, и он уже собирался вскочить в седло, когда пришла госпожа Эовин пожелать им счастливого пути. Она была одета, как Всадник, и вооружена мечом. В руке она держала чашу, и она поднесла её к губам и отпила немного, желая им быстрой езды, и затем протянула чашу Арагорну, и он выпил её со словами:
— Прощайте, госпожа Ристании! Я пью за счастье вашего Дома, и ваше, и всего вашего народа. Передайте вашему брату: по ту сторону теней мы можем встретиться вновь!
Тут Гимли и Леголасу, которые были рядом, почудилось, что она плачет, что выглядело особенно мучительным в столь строгой и гордой. Но она сказала:
— Арагорн, ты идёшь?
— Иду, — ответил он.
— И ты не позволишь мне скакать с этим отрядом, как я просила?
— Нет, госпожа, — сказал он, — потому что я не могу ответить согласием без разрешения герцога и вашего брата, а они вернутся лишь завтра. Мне же теперь дорог каждый час, поистине каждая минута. Прощай!
Тогда она упала на колени, говоря:
— Умоляю тебя!
— Нет, госпожа, — сказал он и, взяв её за руку, поднял. Потом он поцеловал её руку, и вспрыгнул в седло, и поскакал прочь, и не оглянулся; и только те, кто хорошо знали его и скакали рядом, видели, что он страдает.
А Эовин стояла неподвижно, как каменная статуя, уронив руки, и смотрела им вслед, пока отряд не вошёл в тени чёрной Заповедной горы, Горы Призраков, в который были Двери Мёртвых. Когда они исчезли из виду, Эовин повернулась и, спотыкаясь, как слепая, вернулась в своё жильё. Но никто из её народа не видел этой разлуки, потому что люди спрятались в страхе и не хотели выходить, пока не настанет день и безрассудные чужаки уйдут.
А некоторые говорили:
— Это эльфийские существа. Пусть уходят во тьму, где им и место, и никогда больше не возвращаются. Времена и так достаточно злы.
Свет был ещё сер, когда они поскакали, так как солнце не успело пока вскарабкаться поверх чёрных хребтов Горы Призраков перед ними. Трепет охватил их уже тогда, когда они проехали между рядами древних камней и очутились в Мрачнодебрье. Здесь, во мраке чёрных деревьев, который был бы не в силах долго выносить даже Леголас, они нашли лощину, открывающуюся у корней горы, вход в которую преграждал одинокий стоячий камень, похожий на перст рока.
— Меня мороз продирает по жилам, — сказал Гимли, но остальные промолчали, и его голос умер в сырой опавшей хвое под ногами.
Лошади не хотели идти мимо грозного камня, пока всадники не спешились и не провели их стороной. И так отряд очутился в узкой лощине, которая замыкалась отвесной скалой, и в ней, как пасть ночи, зияла Чёрная Дверь. Вырезанные над её широкой аркой знаки и фигуры нельзя было разобрать из-за темноты, но страх струился из неё, подобно липкому серому туману.
Отряд остановился, и не было в нём сердца, которое не сжалось бы, за исключением лишь сердца эльфа Леголаса, которого призраки людей не страшили.
— Это злая дверь, — молвил Халбарад, — и моя смерть лежит за нею. И всё же я дерзну пройти через неё, но лошади туда не пойдут.
— Однако мы должны войти, значит, лошадям придётся идти тоже, — сказал Арагорн. — Потому что, если мы всё-таки пройдём через эту тьму, многие лиги лежат за нею, и каждый час, потерянный здесь, приближает триумф Саурона. Следуйте за мной!
И он двинулся вперёд, и так велика была сила его воли в этот час, что все дунедаины и их лошади последовали за ним. И поистине любовь, которую лошади следопытов питали к своим седокам, была так велика, что они готовы были пойти даже в ужасную Дверь, если сердца их хозяев, шагавших рядом, были тверды. Но Арод, конь Рохана, отказался двинуться с места и стоял, дрожа и потея от страха так, что жалко было смотреть. Тогда Леголас закрыл ему руками глаза и пропел несколько слов, которые мягко разнеслись во мраке, и тогда конь позволил вести себя, и Леголас вошёл. А Гимли, покинутый всеми, остался.
Его колени тряслись, и он ужасно сердился на себя.
— Неслыханное дело! — бормотал он. — Эльф пошёл под землю, а гном не решается!
С этими словами он нырнул во мрак. Но ему показалось, что его ноги налились свинцом, пока он перетаскивал их через порог, и в ту же секунду слепой мрак обрушился на него, даже на Гимли, сына Глоина, который бесстрашно ходил по многим тёмным местам этого мира.
Арагорн прихватил из Сироколья факелы и теперь, высоко подняв один, шёл во главе, а Элладан с другим шёл последним, и Гимли, ковыляя следом, старался догнать его. Он ничего не видел, кроме тусклого пламени факелов, но если отряд приостанавливался, вокруг него слышался неумолчный шёпот голосов, ропот на языке, которого он никогда прежде не слышал.
Никто не нападал на отряд и не препятствовал его движению, и всё же в гноме, пока он шёл дальше, непрестанно нарастал страх: в основном из-за того, что, как он понимал теперь, повернуть назад было уже невозможно — все пути отступления были запружены невидимым войском, которое следовало за ними в темноте.
Так проходили бессчётные часы, а может, минуты, пока Гимли не увидел то, о чём даже потом вспоминал крайне неохотно. Дорога, насколько он мог судить, была широкой, но теперь отряд внезапно очутился в большой пещере: стены по бокам исчезли. Страх так придавил гнома, что он с трудом переставлял ноги. Слева во мраке что-то блеснуло в свете факела, который нёс Арагорн. Арагорн остановился и пошёл посмотреть, что это.
— Он, что, не чувствует страха? — пробормотал гном. — В любой другой пещере Гимли, сын Глоина, первым бы побежал на блеск золота. Но не здесь! Пусть лежит!
Всё же он подошёл поближе и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а Элладан высоко держит оба факела. Перед ними был скелет могучего человека. Он был одет в кольчугу, и до сих пор доспехи его лежали здесь неповреждёнными, потому что воздух пещеры был сух, как пыль. Кольчуга-безрукавка была позолочена, пояс тоже был золотым с гранатами, и золотом был украшен шлем на его черепе, повёрнутом лицом в пол. Он пал, как теперь было видно, близ дальней стены пещеры, и перед ним были плотно закрытые каменные двери: фаланги его пальцев всё ещё цеплялись за щель. Рядом валялся зазубренный и сломанный меч, словно он рубил скалу в последнем отчаянии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
