– Как ты себя чувствовал, когда подъезжали к селу? — спросил я.
– Неважно, — признался Толя. — Немецкого языка я почти не знаю. Кроме того, некоторые из местных полицаев знали меня в лицо. Особенно сильно волновался, когда подъехали к сельуправе и на месте не оказалось ни старосты, ни старшего полицейского. Я что-то буркнул по-мордовски, а Калганов перевел это как распоряжение вызвать старосту и всех полицейских. Дежурный полицай убежал выполнять распоряжение. Это был, пожалуй, самый тяжелый момент. Думаю, побежит и оповестит полицаев, что приехали партизаны.
Разведчики спешились. Мою лошадь взял Дмитро. Мне не надо было притворяться, чтобы сыграть роль недовольного и нетерпеливого немецкого офицера. Я и так нервничал и, заложив руки за спину, прохаживался перед сельуправой. Издали за нами боязливо наблюдали ребятишки и женщины…
Толя сделал несколько глубоких затяжек и продолжал:
– Прибежали староста и старший полицейский. Вместо приветствия я пренебрежительно кивнул головой и продолжал ходить. Скоро вооруженные полицаи были в сборе. Калганов передал распоряжение построить полицейских. Когда распоряжение было выполнено, я немного успокоился и начал говорить, стараясь чаще произносить слова, понятные для всех: «фюрер», «полицай», «партизан»… Калганов изощрялся в переводе. Чего он только не говорил. Он обвинял полицаев в бездеятельности. Грозил доложить «самому наместнику фюрера на Украине». А в заключение сказал, что капитан приказывает следовать за ним, он покажет, как надо вести борьбу с «бандитами». Полицаи поспешно повиновались приказу. Они нас приняли за немцев и всем своим видом старались выказать преданность немецкому командованию. В пути Калганов не переставал балагурить.
– Как вы догадались устроить засаду на партизан именно в тот вечер? — спросил он полицейского. А тот самодовольно отвечает:
– Они сами себя выдали. Под Ямполем бой вели, поезд сокрушили. В двух местах за харчами заходили… В лесу днем их видели бабы. Баб-то мы кажинный день в лес гоняли, вроде как по ягоды. А это – разведка. Бабы дюже дошлые на такие дела… Как только увидели партизан и сразу нам, а мы дали знать в Глухов. Оттуда прислали подмогу…
Калганов посмотрел на меня многозначительно и продолжает выведывать у полицая:
– Сколько вы тогда своих потеряли?
– Шестерых убитых, двое раненых, — ответил словоохотливый полицай.
Подошли к лесу. Калганов распорядился остановиться. Когда разведчики передали лошадей Дмитру, а сами выстроились перед полицаями, дальнейшая маскировка была излишней. Перед дулами наших автоматов полицаи были обезоружены, а затем расстреляны.
– Да это геройство! — восхитился я.
– Ничего особенного, — ответил Толя и добавил: — Покончив с полицаями, мы возвратились в село и забрали все документы в сельуправе. Среди них были списки граждан, предназначенных для отправления в Германию. Выходит, что мы не только отомстили за смерть наших товарищей, но и спасли многих девушек и парней от немецкой каторги, — закончил Толя.
Так закончилась бесславная жизнь локтевских полицаев.
…Толя простился со мною, легко вскочил в седло и поскакал догонять отряд, который уже переправился через Припять и держал путь на запад.
МРАЧНОЕ ОБЛАКО
Составив подробное донесение о результатах разведки и проведенных диверсиях, я отдал его радистке для передачи в Центр и лег отдохнуть. Рядом с палаткой Мурзин чинил сапоги, а у соседнего шалаша вполголоса спорили Володя Савкин и Костя Рыбинский – заядлые шахматисты.
– Взялся за фигуру, так ходи, — наседал Володя, — ходи!
– Да я только руку протянул, — оправдывался Костя.
Но нелегко переспорить Володю. Он со скоростью тысячи слов в минуту объяснял правила игры в шахматы. Из-за этого редко когда их партия заканчивалась.
И на этот раз я услышал голос Володи:
– Давай начнем новую…
На время разговор затих. Видно, Костя уступил его просьбам, и я представил, как они молча и торопливо расставляют фигуры в исходное положение.
Володю и Костю связывала давнишняя дружба, возникшая еще в школе города Липецка. Оба они были активными комсомольцами и любителями спорта. Это от их ударов по мячу летели оконные стекла в соседских квартирах. Вместе они пришли в отряд и изъявили желание лететь в тыл врага в моей группе. Они резко отличались друг от друга. Костя – длинный и худой, в обращении с товарищами сдержанный. Володя, наоборот, низкорослый, плотный, очень вспыльчивый и шумный. Пат и Паташон – звали их ребята.
Когда мы подбили машину с гитлеровцами и среди трофеев обнаружили карманные шахматы, радости Володи не было предела. С тех пор он никому не дает покоя. Всех приглашает «сыграть партию». Чаще всего на это соглашается Костя.
Шахматами увлекались и другие разведчики. Это до некоторой степени разнообразило нашу жизнь. Шахматы и разговоры у костра были единственными нашими развлечениями…
Дуся закончила работу на рации и принялась за приготовление обеда для группы.
Я уже стал засыпать, но меня поднял Саша Гольцов. Он доложил, что в направлении нашего лагеря пробирается какой-то человек. Я приказал задержать его.
Ко мне подвели высокого, худого мужчину лет шестидесяти, с пучком липовой коры в руках. На нем были старые в заплатах штаны и рубашка из домотканого холста. Босые ноги покрыты рубцами. Видно, и сейчас, на старости лет, приходится им много ходить. Старик, перепуганный внезапным появлением разведчиков, слегка дрожал. Его прокуренные порыжевшие усы тряслись. Видно, наше присутствие здесь для него явилось большей неожиданностью, чем для нас его появление. Он, как затравленный зверь, опасливо поглядывал по сторонам. Потом вдруг оживился и с радостным облегчением сказал:
– Да вы никак партизаны? А я испугался, думал, полицаи.
Познакомились. Я предложил Григорию Васильевичу – так звали неожиданного гостя – закурить. Он положил лыко на землю и сел рядом с ним. Затем взял предложенную мной махорку, свернул козью ножку, прикурил, затянулся раз, другой и рассмеялся.
– Разве это табак? Бурьян. Закурите моего самосада. Это, скажу вам, одно наслаждение, — он протянул мне кисет.
Завернув цигарку, я прикурил и сделал глубокую затяжку. У меня перехватило горло, как будто хватил стопку чистого спирта. Слезы навернулись на глаза. Наконец я разразился неудержимым кашлем. Старик только этого и ждал.
– Видите, какой добрый, — сказал он, смеясь. — Оно, конечно, непривычному человеку поперву трудно. Но зато добре прочищает, на душе становится легче.
– Да, это табачок «Прощай молодость, да здравствует туберкулез», — ответил я после того, как прошел приступ кашля. — Видно, много у вас накопилось на душе, если таким самосадом приходится прочищать. Расскажите, как живете и зачем в лес пришли.
Григорий Васильевич уселся поудобнее и начал рассказывать про свое житье-бытье. Он со своей старухой живет в селе недалеко от Глухова. Крестьянам несладко живется при немцах и полицаях. Старик особенно огорчался, что его родной брат стал старостой и без зазрения совести грабил своих односельчан. Стараясь выслужиться перед немцами, он направлял молодежь в Германию.
Слушая Григория Васильевича, я думал о нем и его брате. Родила их одна мать, выкормила одной грудью. Вместе росли и воспитывались. А выросли, и их пути разошлись. В годы испытаний один живет честной жизнью, другой ищет легкий путь, даже идет на измену. Как справедлива русская поговорка: «В семье не без урода».
– Сами посудите, что за жизнь, если приходится лыком промышлять, — сказал Григорий Васильевич.
– Как это лыком? — не понял я.
– Хожу по рощам, обдираю липу, плету лапти и продаю на базаре в Глухове.
– Вы ходите в Глухов? — обрадовался я возможности узнать, что делается в городе.
– Иногда бываю. Только сейчас немцы на неделю запретили всякое передвижение из одной деревни в другую.
– А в лес можно? — спросил Мурзин, внимательно слушавший наш разговор.
Григорий Васильевич перевел взгляд на Мурзина и спокойно ответил:
– Нет, сынок, в лес вообще не разрешают. Украдкой хожу…
Мы еще долго говорили с гостем. Я попросил, чтобы он побывал в городе и посмотрел, что там делается, много ли войск. Провожая неожиданного гостя, я пообещал через недельку наведаться в село. Одновременно предупредил, чтобы никому о встрече с нами не говорил.
Когда Григорий Васильевич ушел, я начал обдумывать наш с ним разговор. Меня заинтересовало одно обстоятельство: почему немцы ограничили передвижение? Само по себе такое распоряжение не новость и особого внимания могло не заслужить. Гитлеровцы часто прибегали к таким мерам при насильственном угоне в Германию молодежи, при подготовке облав, при борьбе с партизанами и просто с целью держать население в повиновении. Однако мы привыкли проверять любые сведения, которые нам удавалось получить. Решили проверить и эти. Для этого ночью побывали во многих селах. Оказалось, что ограничения введены лишь в зоне сел, примыкающих к большаку. Это натолкнуло нас на мысль о возможности переброски войск походным порядком.
