— Задолго до того, как ты влюбилась в Эльдара. Она тяжело, прерывисто вздохнула.
— Но ты был таким насмешливым, таким ироничным, таким язвительным.
— Это была всего лишь самооборона, неужели ты не понимаешь?
— Я этого не понимала, это так огорчало меня — и я грубила тебе в ответ. Иногда я готова была возненавидеть тебя. Возможно, потому, что ты…
Доминику было очень неудобно лежать на израненной спине, но он не хотел разрушать создавшееся настроение.
— Продолжай.
— Потому что я так хотела быть твоим другом, когда мы росли…
Он сжал ее руку.
— В самом деле? Прости меня.
— Я уже простила тебя. В тот раз, в Ромерике, когда ты просил у меня прощения, помнишь?
— Разве я могу это забыть?
— Мы всегда были близки, Доминик.
— Да.
— Я всегда нуждалась в тебе.
— А я в тебе. Поэтому мы и вели эту бесполезную борьбу.
— Я не думаю, что она была бесполезной. Мы оба очень самостоятельные люди, не желающие ни от кого зависеть.
— Это верно. Но почему же ты никогда ничего не говорила? Если только…
Он слегка передвинулся, лег поудобнее, повернулся к ней. Так ему было легче переносить боль.
— Сможем ли мы построить мост над всеми этими потерянными годами, Виллему?
— Этот мост уже построен. Но…
Она замолчала.
— Ты хочешь сказать, что не любишь меня?
— Доминик, ты бросаешь мне в лицо такие поразительные заявления! Ты, которым я восхищалась, которого боготворила и из-за которого лила слезы отчаяния… ты, так много значащий для меня… ты был со мной снисходителен! Это возмущало меня, раздражало, сбивало с толку. Но я знаю одно: это не отвратило меня от тебя. Нисколько. Наоборот! Но дай мне время, я не могу любить человека только потому, что я ему нравлюсь, это может оказаться всего лишь самолюбованием.
— Время от времени ты бываешь тактичной, Виллему.
— Время от времени? Я всегда тактична, — без ложной скромности заявила она. — Но именно в данный момент я чувствую, что меня переполняет чувство невыразимой радости. Моему интеллекту, моим чувствам, моему сознанию нужно время, чтобы созреть…
Она замолчала, вздохнула и торжествующе рассмеялась:
— А я-то чувствовала себя всеми забытой!
Он смотрел на нее с печальной улыбкой, чувствуя необходимость приглушить ее радость. Ведь они могли вообще никогда не выйти отсюда живыми. Теперь, когда он доверил ей свои чувства, главное для них было выжить. Однако он пустился в обсуждение еще одной важной проблемы.
— Виллему… У меня были причины для такой… сдержанности.
— Какие же?
— Как бы сильно я не любил тебя, я никогда не смогу обладать тобой.
— Почему же не сможешь? — вырвалось у нее, и прозвучавшее в ее голосе негодование пообещало ему куда больше, чем все сказанные ею слова о неясности ее чувств к нему.
— Мы не сможем пожениться. Если это запретили Никласу и Ирмелин, запретят и нам.
Она была так поражена его словами, что отпустила его руку и, став на колени возле перегородки, ухватилась обеими руками за жерди.
— Это большая разница, — горячо возразила она, — они ближе по крови, чем мы.
— Так ли это? Думаю, что здесь нет никакой разницы.
— А я думаю, что есть. Твой отец так долго пропадал где-то в Германии, потом вы жили в Швеции и…
— Это весьма странные аргументы, Виллему.
Он тоже привстал на колени.
— Сама подумай! Мы происходим от Тенгеля.
— И Силье.
— Мы происходим от Тенгеля, потому что он был из Людей Льда. Силье же не была.
— Да, извини.
— Мы говорим только о родстве по линии Людей Льда. Если говорить применительно к Никласу и Ирмелин, то здесь эта линия идет так: Тенгель — Аре — Бранд — Андреас — Никлас и Тенгель — Лив — Таральд — Маттиас — Ирмелин.
— Значит, они родственники в четвертом колене, не так ли?
— Так.
— А теперь возьмем нас с тобой: Тенгель — Аре — Тарье — Микаел — Доминик и Тенгель — Лив — Сесилия — Габриэлла — Виллему.
Она бессильно села на пол.
— Тоже в четвертом колене. Ах, Доминик, какое разочарование!
Он тихо сказал:
— Ты могла бы… стать моей женой?
У Виллему на глазах появились слезы.
— Думаю, ничего в жизни я бы так не желала. Это может показаться поспешным решением, но на самом деле это не так.
— Я тоже так считаю. Значит, Эльдар Свартскуген… был всего лишь эпизодом?
— Тогда я не думала, что созрела для любви к тебе, Доминик. Я должна была пережить очистительный период, чтобы сполна оценить тебя. Ах, я была такой зеленой, когда встретила Эльдара! Я была такой незрелой, что думала, что никогда не выйду замуж и не буду иметь детей. Я даже не помышляла о том, чтобы лечь с ним в постель. «Это так глупо и отвратительно», — думала я тогда. Хотя он и был привлекательным, не так ли? Я хотела быть его товарищем, его рабыней, на которую он может во всем положиться, хотела быть для него всем на свете. Со временем я поняла, что это всего лишь часть отношений между мужчиной и женщиной. Я была ребенком, Доминик, ребенком, который восхищается сияющим идеалом — этим разбойником, который ни с кем и ни с чем не считался. Доминик засмеялся.
— Понимаю. Он прекрасно подходил тогда для тебя. А теперь? Теперь ты ребенок или женщина?
Она вдруг стала серьезной. Опустила глаза.
— Теперь я женщина, — тихо ответила она.
Он снова протянул к ней руку, она взяла ее. Они стояли на коленях и молча смотрели друг на друга — долго и пристально, в глубокой печали. Виллему думала о том, как она будет лежать в объятиях Доминика — и эта мысль не отталкивала ее. И то, что он теперь был так близко, не мешало ей, наоборот: мысль об этом пронзала ее насквозь.
Доминик видел это по ее глазам, по выражению ее лица — и его печаль превращалась в скорбь и отчаяние.
Виллему почувствовала смущение. Но разве не она вела его за собой?
— Доминик, я… — начала она и тут же пожалела об этом.
— Что ты хотела мне сказать?
— Нет, ничего.
— Но все-таки!
— Нет, я не знаю, как ты к этому отнесешься.
Он замолчал. Потом тихо произнес:
— Ты причиняешь мне боль.
— Все равно, не стоит об этом говорить, есть вещи слишком личные.
Она же не рассказывает ему о горном короле! О том, что она делала тогда в лесу…
Она пристально, оценивающе посмотрела на него. Осмелится ли она? Ей так хотелось довериться ему, но для этого еще не пришло время. Раньше они не были так близки, находя лишь приятным общество друг друга. Она не знала, как он воспримет это.
— Виллему…
В его голосе слышалась настойчивость.
— Нет, не нужно, Доминик. В другой раз.
— В другой раз? — невольно вырвалось у него, — Виллему, тебе не кажется, что…
У нее был вид покинутого всеми ребенка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
