Хороший детский дом, или — как говорила тетя Валя — интернат, был наконец найден.
— Он занимает первое место в городе по успеваемости; у них прекрасная дача в Н… прямо в лесу; там нет брошенных детей, там только дети родителей, погибших на войне, и у всех есть родственники, за всеми есть глаз из дома, — гораздо лучше, чем пионерские лагеря. Иначе тебе пришлось бы это лето провести в городе. Пойми меня, ты уже большая; была бы жива Шурочка, она бы порадовалась за тебя, — говорила тетя Валя и почему-то плакала.
Решено было дождаться конца четверти и привезти Таню прямо на дачу — «так ей будет значительно легче акклиматизироваться», — сказал дядя Боря.
И вот они с тетей Валей сошли с автобуса, вошли в калитку в низком зеленом заборчике. Территория дачи детского дома была действительно красивой — лучше, чем в пионерских лагерях, где приходилось бывать Тане, — за двумя высокими двухэтажными домами с большими верандами был лес, а перед домами было множество цветников и клумб; цветов на территории было множество, между цветниками и клумбами сновали наголо обритые босоногие мальчишки в темных трусах, в одинаковых голубых майках и босоногие девочки в одинаковых разноцветных платьях, правда, старшие девочки были с волосами. Тетя Валя что-то спросила у одной из девочек, та что-то быстро ей ответила, махнув рукой но направлению одного из домов, и быстрым любопытным взглядом окинула Таню. Тетя Валя привела Таню к двери с надписью «Изолятор». За дверью сидела в белом халате средних лет женщина с массой мелких кудряшек на голове — Валентина Ивановна Огнева — Огниха, как прозвали ее ребята, о чем Таня узнала, конечно, позже. Врач обстукала Таню со всех сторон пальцами и молоточками, взвесила, поискала в голове, пошла за дверь и вынесла оттуда голубую майку, синие трусы, разноцветное ситцевое платье и парусиновые туфли, которые Таня видела на всех детдомовских. Танино белье, зеленую шерстяную кофту и черную юбку она велела отдать «сопровождающей». Таня переоделась, сделала узелок и отдала свои домашние вещи тете Вале.
— Теперь вы можете идти, — сказала врач тете Вале. — День посещений у нас в воскресенье. Я провожу ее в палату.
Тетя Валя заплакала, убрала узелок с вещами в старенький саквояж и поцеловала Таню. Тане сделалось почему-то неловко от ее поцелуев, она увернулась от ее рук, пробормотала «до свидания» и пошла вслед за врачом по деревянной лесенке на второй этаж.
— Я приеду к тебе в воскресенье! — крикнула ей в спину тетя Валя.
Она шла рядом с незнакомой женщиной в пестром чужом платье, пахнущем хозяйственным мылом, точно таком же, какие были и на других девочках, а ее праздничный наряд — зеленую кофту и черную юбку — уносила в стареньком саквояже тетя Валя, уходящая по песчаной дорожке к низкому забору. Она машет и улыбается Тане, но на солнце хорошо видно, что в глазах у нее встали слезы.
Спальня для девочек, куда ее ввела врач, располагалась на веранде — в большой комнате стояло плотно друг к другу двадцать шесть кроватей, застеленных одинаковыми белыми покрывалами, точно так же, как в пионерском лагере. Только в пионерском лагере день, когда приезжали родители, назывался родительским днем, а здесь врач сказала — день посещений.
— Вот твоя кровать, Цветкова, — указала врач на одну из кроватей, стоящую посередине. — Располагайся, скоро обед, — и вышла.
Таня села на кровать, которую ей указали, потом встала, отвернула уголок белого покрывала — в лагере садиться на покрывало не разрешалось, посидела на одеяле, встала и подошла к окну, — девочки в одинаковых платьях и мальчишки, одинаково одетые, с голыми головами, все сновали между цветочными клумбами с лейками, иногда останавливались, размахивали руками, и это было смешно, потому что их разговоров не было слышно. По дорожке, обсаженной с двух сторон разноцветными гладиолусами, уходила тетя Валя, из окна она казалась совсем маленькой, и спина ее в знакомой желтой кофте сутулилась. Таня тихо заплакала. Скоро раздался шум, топот, крики, громкий скрип деревянных полов. Таня вытерла рукой слезы, отошла от окна и села на кровать. Вбежали девочки в таких же, как у Тани, платьях. Они кричали и смеялись, весело болтали между собой, вытирались полотенцами, кто-то кинул подушку в кого-то — никто не обратил на Таню внимания, словно ее здесь и не было. Потом прохрипел горн «вставай-вставай», — в пионерском лагере это означало подъем, а здесь девочки закричали: «Обед!» — и одна за другой побежали по лестнице. В столовой к Тане подошла черноволосая невысокая женщина в очках, с острым птичьим носом — «Лидия Петровна», — сказала она (Синица, как позже узнала Таня, прозвали ее детдомовские) — и усадила ее за стол, где сидели три девочки. Ни в столовой, ни в спальне, ни на прогулке с Таней в этот день так никто и не заговорил. Она молча ужинала, молча шла на зарядку, молча поливала цветы. «Неужели так и будет все лето?» — беспокоилась она. В пионерском лагере знакомились обычно в тот же день, в тот же день знали имена, фамилии, сколько кому лет, а здесь, в детском доме, никто с ней не разговаривал, никто не спросил ее ни о чем. «Странные они, эти детдомовские», — решила Таня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Только через три дня на линейке, когда все строились, шутили, размахивали прутами, хорошенькая темноволосая девочка с ямочками на щеках, стоявшая рядом с Таней, рванулась вперед и, наклонившись, упала на колени. Таня обернулась — и сразу увидела широкое загорелое, ухмыляющееся во весь рот лицо парня со шрамом на верхней губе. Таня подошла к девочке.
— Тебе не больно?
— Нет, — со смехом отвечала та, поднимаясь и отряхиваясь, и слюня измазанные содранные колени. — Это все Васька Федоров. Он всегда толкает.
— Так почему ты не пожалуешься воспитательнице?
— А он тогда будет еще хуже. — И прибавила гордым шепотом, так что глаза ее лукаво блеснули: — Я ему нравлюсь.
После линейки девочка подошла к Тане:
— Меня зовут Аллочка Перова. А тебя? А твоя фамилия?
Таня сказала.
— Ты к нам на одно лето или насовсем?
— Наверное, насовсем, — сказала Таня и сама испугалась этого слова.
После линейки полили цветы. Синица показала Тане ее участок — круглую клумбу с ноготками, — и она старательно полила ее.
«Вставай-вставай» — прохрипел горн, и все пошли по палатам. Оказалось, что, кроме первой строчки «вставай-вставай», детдомовский горнист Зорин ничего другого играть на горне не умел, — это Таня узнала тоже позже.
Вслед за девочками она поднялась в спальню и раньше других легла в постель. Когда девочки, пошептавшись, уснули, Таня выглянула из-под одеяла, в свете светившей в окошке луны осмотрела спальню, вспомнила, как с морозной улицы приходила домой, в небольшую комнату, где они жили с тетей Валей, и тетя Валя давала ей горячих оладьев, и, поев, она забиралась в постель и смотрела, как тетя Валя, шевеля губами, раскладывала пасьянс, и настольная лампа с зеленым абажуром была накрыта тети-Валиным шерстяным платком, и платок светился зеленоватым светом, и зеленоватое лицо тети Вали, так похожее на мамино лицо на фотографии — живую маму Таня не помнила, — было таким знакомым и милым, — все это показалось Тане таким уютным, дорогим и безвозвратно ушедшим, что она положила подушку на голову и заплакала.
Постепенно, одна за другой, все девочки разговорились с ней. Через неделю она знала уже всех по фамилии и ни одной по имени — у детдомовских не было принято называть друг друга Таня, Женя, Катя, а только — Перова, Бруснигина, Киселев. Таню тоже все сразу стали называть Цветковой. Сначала она, услышав свою фамилию, вздрагивала, как будто ее вызывали к доске, потом привыкла и на вопрос, как ее зовут, стала отвечать — Цветкова.
Распорядок дня на даче детского дома был почти таким же, как в пионерских лагерях — от зарядки до мытья ног перед сном, только три часа в день — после завтрака и после ужина — детдомовские поливали цветы.
На следующий день после того как Таня осталась в детском доме, за час до обеда всем старшим девочкам Синица приказала идти на санитарный час. Девочки весело побросали лейки и побежали на ту часть территории, где был лес. Таня побежала за ними. Девочки остановились, расселись одна перед другой на маленькой полянке среди леса и принялись быстро перебирать волосы друг друга. К Тане подошла Перова и, усевшись перед ней на пне, сказала:
