— Какое там обходится. Бежит — аж пятки сверкают…
— Но — но, не тронь, — заступился кто‑то за пехоту. — Она кровью обливается, всюду, где можно, бьет фашистов, а ты сидишь и самогон распиваешь…
— А что же, я виноват, если самолет не дают? Где я его возьму?
Я понимал душевное состояние «безлошадников» и потому не стал их особенно упрекать за выпивку. Только заметил:
— Впредь увижу — пеняйте на себя.
— Да мы только по стопарику, с горя, — сказал за всех сидевший рядом летчик.
— У кого неисправные самолеты? — спрашиваю ребят.
— У меня.
— И у меня, — послышались ответы.
— А вы помогаете техникам ремонтировать их?
Молчание.
— Выходит, с самогонкой управляться можете, а на работу вас нет?! — пристыдил я «безлошадников».
— Извините, — примирительно сказал капитан. — Завтра утром все, как один, пойдем на аэродром.
Я долго разговаривал с летчиками, объяснял им нелегкую обстановку в тылу и на фронте:
— Заводы эвакуируются в глубь страны. В снабжении самолетами неизбежны временные перебои. Поэтому надо быстрее восстанавливать те машины, которыми располагаем.
— Это все понятно, — соглашались летчики. — Но ведь обидно. Душа горит от злости, драться хочется, а мы…
— Наберитесь терпения, — успокаивал я их. — Настанет и ваш черед. Война только что началась.
Прихожу на следующее утро на самолетную стоянку и вижу: вчерашние собеседники уже трудятся.
— Как дела? — спрашиваю их.
— Пока осваиваем смежные профессии, а завтра можно будет лететь.
— Ну вот. А вы загрустили: воевать не на чем…
После этого случая мы решили провести в полках партийные и комсомольские собрания с повесткой дня «Быстрее вводить самолеты в строй». Эта задача имела немаловажное значение, нужно было срочно мобилизовать усилия всех людей.
Помню, на одном из таких собраний выступил молодой летчик Утюзкпн.
— Самолет, — сказал он, — как живой организм. Когда мотор дает перебои, кажется, и у тебя в сердце какой-то клапан отказывает. Продырявили плоскость — будто тот же осколок через твое тело прошел. Но если все хорошо — душа радуется. Летишь и петь хочется. Так что, товарищи летчики, давайте засучим рукава и поможем нашим друзьям техникам восстановить машины. Глядишь, и «безлошадники» повеселеют, когда снова сядут в кабины своих боевых кораблей.
Прямо с собрания коммунисты и комсомольцы уходили на стоянки и ночью, при свете переносных ламп, начинали восстанавливать и ремонтировать самолеты.
Трудные испытания выпали и на долю батальонов аэродромного обслуживания. На них было возложено боевое обеспечение полков: питание и обмундирование личного состава, подготовка взлетно — посадочных полос, содержание аэродромов в надлежащем состоянии. На их попечении находились также различные склады, техника. Поднять все это хозяйство в короткий срок, перебазироваться на новое место — часто по бездорожью, под бомбежкой или обстрелом вражеской авиации — задача ие из легких.
Я уже рассказывал о батальонном комиссаре Розове. В первый день войны он проявил растерянность, но потом взял себя в руки, и нам не приходилось упрекать его в бездеятельности и малодушии. Но и Розов при всей своей энергии не мог сделать всего, что хотелось: были обстоятельства, которые влияли на ход событий помимо его воли.
Немало хлопот доставляли нам и гитлеровские агенты, наводившие бомбардировщиков на наши аэродромы. Нередко перед вражеским налетом на земле вдруг вспыхивали костры или взвивались в небо сигнальные ракеты.
Однажды солдаты батальона аэродромного обслуживания задержали такого сигнальщика. Случилось это на полевом аэродроме, где формировался 238–й истребительный авиационный полк. Политработник Герасимов, исполнявший обязанности командира, был человеком принципиальным, к врагам и их прихвостням относился беспощадно. Когда к нему привели лазутчика, он строго спросил:
— Костры — твоя работа?
Лазутчик молчал.
— Я спрашиваю, — повысил голос Герасимов, — костры — твоя работа?
Задержанный снова не ответил.
— А может, он по — русски не понимает? — подал кто-то голос.
— Вызовите красноармейца Маскаучависа, — распорядился политработник.
Маскаучавис был комсоргом в роте охраны. Родился он неподалеку от Паневежиса, хорошо знал и местный язык и местные обычаи.
— Спросите его, — указал Герасимов на задержанного, — зачем он разводил костры перед налетом немецких бомбардировщиков?
Маскаучавис задал вопрос. Незнакомец что‑то невнятно ответил.
— Говорит, что ночь была холодная, захотел погреться, — перевел солдат.
— Погреться? Но ведь горело два костра. Неужели одного мало?
На этот вопрос литовец не ответил.
— Спросите еще: почему он оказался ночью рядом с аэродромом?
Лазутчик долго молчал, придумывая правдоподобную версию, затем сказал:
— Искал корову.
— Но ведь поблизости и деревень‑то нет. Как здесь могла оказаться корова?
— Врет он, — встуйил в разговор один из красноармейцев. — Возле костра я нашел бутылку с остатками бензина. Костры — дело его подлых рук.
Люди негодовали.
— Это он навел «юнкерсы» на наш аэродром.
— По его вине сгорели два самолета.
— Из‑за этой сволочи погиб мой товарищ, механик…
— А три человека ранено…
— Убить его, гада!
Герасимов не допустил самосуда, отправил задержанного в особый отдел.
— Там с ним разберутся. Может, он не один действует.
Доложив об этом командиру дивизии, я сказал, что надо принимать решительные меры по усилению бдительности.
— А что конкретно предлагаешь? — спросил Федоров.
— Беседы и прочая разъяснительная работа — это хорошо, но не мешало бы на ночь выставлять секреты около аэродромов.
Комдив тут же позвонил начальнику штаба и попросил написать соответствующий приказ. И надо сказать, секреты, выставлявшиеся в районе аэродромов, сыграли свою роль. Фашистские агенты, как правило, обезвреживались, не успев привести свой замысел в исполнение.
…Как ни горько было думать об отступлении, но общая обстановка складывалась не в нашу пользу. Фронт продвигался все дальше на восток, и штаб дивизии получил санкцию о передислокации.
Готовясь к отъезду, начальник штаба полковник Дмитриев прикинул: чтобы враз поднять все хозяйство управления, своих машин не хватит. Что делать? Первым нашелся начальник разведки:
— Надо мобилизовать городской автотранспорт. Все равно часть машин попадет в руки противника.
Не откладывая, направили группу командиров с курсантами школы авиамехаников на улицы Тербатас и Брнвибас с поручением останавливать свободные автомобили. Задание было выполнено быстро, и 27 июня мы, погрузив штабное имущество, отправились в путь. Однако в первую же ночь два шофера — рижанина скрылись.
«Как плохо, — подумал я, — что у нас мало людей, знакомых с автомобильной техникой. Довоенные упущения оборачиваются против нас же самих». Нехватка автоспециалистов определялась низким уровпем механизации армии. Грузы и пушки транспортировались преимущественно конной тягой, и острой необходимости учить людей автоделу не возникало.
Всякое следствие имеет свою причину, но от этого нам было не легче. Война — суровый экзаменатор, многое пришлось пересматривать и менять на ходу, приспосабливаясь к новым условиям. Взять хотя бы обыкновенные сейфы, в которых хранились политотдельские и штабные документы. Были они такими тяжелыми и громоздкими, хоть вози с собой подъемный кран. Пришлось на первом же привале бросить их и заменить более легкими и компактными.
Путь был трудным, колонна часто подвергалась бомбежкам, и мы только на седьмой день достигли аэродрома Кружки, где дислоцировался 21–й истребительный полк. Неподалеку синела живая лента Западной Двины. За ней могуче поднимался лес, еще не оглашенный какофонией войны. Щедрое июльское солнце любовно грело землю и все живое на ней.
— Слышь замполит, — встретив меня, сказал. Федоров, — если б не Бойна, лучшего места для отдыха искать не надо. А?
Да, теперь, когда за нами катится огненный вал всесокрушающей войны, все воспринимается острее: и тишина, и краски, и звуки. Я вышел на берег реки. В ее зеркальной глади отражались небо, белесые облака, прибрежные кусты. В зарослях ивняка безмятежно цвенькала синица. Над водой звенела мошкара и стремительно проносились ласточки. Иногда вскидывались играющие рыбины, и от них шли широкие круги.
«Нет, — думалось, — нельзя отдавать на поругание врагу родную землю. Западная Двина станет непреодолимой преградой для фашистов. Подорвем мосты и будем держать иод прицелом орудий переправы. Попробуй‑ка форсируй ее…»
