Развернувшись, экипажи повторили атаку, сбросив остатки бомб. Накренилось еще одно судно, но проследить, затонуло ли оно, не было времени: появились вражеские истребители. Старший лех! тенант Проценко подал условный знак, чтобы экипажи сомкнулись и приготовились к отражению атак. Четыре раза бросались истребители на наших смельчаков, но всякий раз стрелки — радисты и штурманы отгоняли их дружным огнем.
Группа без потерь вернулась на аэродром. Некоторые машины оказались основательно потрепанными, в баках почти не осталось горючего.
— Машины мы быстро приведем в порядок, — заявили техники и механики. — А сейчас — качать наших героев!
Послышались смех и шутки. Любой боевой успех экипажей авиаспециалисты воспринимали как свой и радовались вместе со всеми.
— Ну ладно, ладно, — отбиваясь от не в меру разошедшихся ребят, взмолился старший политрук Чижиков. Он широко улыбался, довольный хорошим настроением сослуживцев. — Случайно уроните, кто будет проводить с вами политинформации?..
Последний боевой вылет в этот день совершила эскадрилья майора Шафранского. Ей была поставлена задача нанести еще один, третий по счету, удар по танковой колонне. Солнце клонилось к закату, когда боевые машины взяли курс на запад. На этот раз остатки вражеских танков были обнаружены в тот момент, когда они вышли из леса. По — видимому, весь день у немцев ушел на то, чтобы привести себя в порядок, растащить сожженные машины и освободить путь для движения.
Вернулись самолеты часа через два. Шафранский доложил:
— Снова мы устроили гитлеровцам пробку. Сейчас они и сами, наверно, не рады, что пошли по этой дороге. Ловушка отменная.
Командир эскадрильи особо отметил мужество воздушного стрелка — радиста младшего лейтенанта Клещина и командира экипажа старшего лейтенанта Ланге. Больше всех в этом полете досталось бомбардировщику, которым командовал Головко. В его фюзеляже и крыльях мы насчитали около двух десятков пробоин.
— Задание выполнили хорошо, — подводя итоги дня, сказал командир части. — Разбор полетов, если позволит обстановка, проведем завтра утром. Ну а вам, — обратился он к техникам, — придется ночью потрудиться. Подремонтируйте машины, заправьте их горючим, подвесьте бомбы. С рассветом — вылет.
Батальонный комиссар Зубарев собрал редакторов боевых листков и проинструктировал их. Вооружившись карандашами, они тут же приступили к работе: начали рисовать, писать заметки, стихотворные строчки, делать дружеские шаржи. Вскоре боевые листки уже красовались на стоянках самолетов.
Позже мне доводилось встречаться не только с командирами, но и с политработниками, которые недооценивали это средство пропаганды. «Была нужда возиться с какими‑то листочками, — пренебрежительно говорили они. — Назвал фамилии наиболее отличившихся на разборе полетов — и довольно».
Товарищи не понимали того простого факта, что низовая печать, в том числе и боевые листки, — очень оперативная и конкретная форма политической работы. Какое чувство гордости у людей вызывало сознание того, что их фамилии, крупно выведенные цветным карандашом в боевом листке, красуются на виду у всех друзей! Значит, героев дня заметили, оценили.
Вечером мы с Зубаревым собрали политработников, агитаторов и других активистов, чтобы поговорить с ними о дальнейшем повышении действенности их работы, об инициативе.
Впервые за последние дни июля я возвращался в политотдел дивизии удовлетворенный: крылатые цицероны работают на совесть.
Штабу дивизии потребовались разведданные об одном из крупных железнодорожных узлов, по которому в самое ближайшее время предполагалось нанести бомбардировочный удар. Решили послать на разведку два экипажа. Ведущим назначили Николая Иваницкого — грамотного в тактическом отношении и храброго летчика, не однажды проявлявшего инициативу и хладнокровие при выполнении боевых заданий.
Ранним утром Иваницкий со своим напарником взял курс на запад, в тыл противника. Над целью разведчики были встречены мощным заградительным огнем зенитных орудий. Однако они прорвались сквозь заслон, сфотографировали железнодорожную станцию и развернулись для следования на свой аэродром. Вскоре самолет Иваницкого начал отставать и снижаться. Ведущий подавал крыльями какие‑то сигналы, но его напарник не сумел разобраться в них. Он видел, как машина командира снизилась над лесной поляной и плюхнулась на фюзеляж. Иваницкий выбрался из кабины и подал знак руками своему ведомому. Но тот был еще неопытным летчиком. Не поняв командира, он возвратился в полк и доложил:
— Иваницкого подбили, сел на вынужденную.
— Покажите, в каком районе.
Летчик раскрыл планшет, достал карту и ткнул пальцем в прогалину между лесными массивами.
— Ну а ты, что ты сделал? — возмутился командир. Ему было обидно за то, что парень ничего не предпринял для спасения Николая Иваницкого — отличного воздушного бойца.
— Я? — недоумевал ведомый. — А что я мог сделать?
— Эх, аника — воин, — в сердцах махнул на него рукой командир и позвал Петрова, шустрого, с выгоревшими от солнца бровями и облупивпйшся носом старшего лейтенанта. — Полетишь сейчас вот с ним. Если можно сесть, садись и забери Иваницкого. Понял?
— Так точно! — подтвердил старший лейтенант и побежал к своему самолету.
Поляну, где сел Иваницкий, он обнаружил без труда. На месте самолета оказался догорающий костер. Сам же летчик, опасаясь фашистов, по — видимому, скрылся в лесу, потому что обнаружить его пе удалось.
А дней через пять Николай Иваницкий пришел в полк. Оборванный, заросший. Глаза впали, губы потрескались. Сплошной линии фронта тогда не существовало, и ему удалось пройти по болотистой, малонаселенной местности. Однополчане встретили его радостно, по — братски:
вынести такое испытание — дело нелегкое. Однако радость их была короткой. Сначала Иваницкого пригласили на беседу в особый отдел полка, потом под конвоем отправили в штаб армии.
Обо всем этом мне в тот же день сообщил в политдонесении военком полка. Он хорошо знал Иваницкого и, по всему было видно, сочувствовал ему, однако никаких далеко идущих выводов не делал.
Прибыв в этот полк на следующий день, я пригласил оперуполномоченного и попросил его подробно рассказать о разговоре с Иваницким.
— Трудно о нем судить, — неопределенно начал тот. — Хотелось бы верить ему, но где гарантия, что он говорит правду? Самолет будто бы сжег. Сгорела и пленка с фотоаппаратом. Потом он пошел якобы на восток. Деревни, что встречались, обходил. Слышал слева канонаду, но немцев не встречал.
Уполномоченный закурил и глубоко затянулся.
— II верится и не верится, — повторил он, видимо полюбившуюся ему фразу. — Прикиньте по карте. Расстояние не так уж велико, а в полку не был пять суток. Где пропадал?
— У вас есть доказательства, что он вступал в контакт с немцами? — спросил я уполномоченного.
— Какие там доказательства!..
— Какое же вы имеете основание подозревать Иваницкого?
— Основание? — переспросил уполномоченный. — Пять суток пребывания на территории, занятой противником.
— Разве это о чем‑либо говорит?
— Товарищ полковой комиссар, не сбивайте. У меня есть указание…
— Летать Иваницкий будет?
— Вряд ли, — высказал сомнение уполномоченный. — Скорее всего, его отправят в тыл, на проверку.
Я понимал оперуполномоченного: как коммунист, оп разделял мое мнение, но должен был выполнить указание своего начальника.
Па самолетной стоянке я встретил командира полка, отвел в сторону и спросил:
— Вы знаете Иваницкого?
— Хорошо знаю.
— Как он воевал?
— Никаких претензий предъявить к нему нельзя.
— Он коммунист?
— Был. Исключен в училище. Знаете этот случай?
— Знаю. Могли бы вы за него поручиться?
— Вполне. Я даже сказал об этом уполномоченному, но тот не рекомендовал: дело, говорит, щекотливое… А жаль человека. Хороший летчик.
В авиационном училище Иваницкий был отличным инструктором, командиром звена. Когда началась война, он написал рапорт: «Прошу отправить на фронт». Но ему сказали, что надо готовить летные кадры для фронта.
Скрепя сердце летчик смирился с отказом. Нередко сутками не уходил он с аэродрома, по нескольку раз в день поднимался с будущими воздушными бойцами на учебном самолете, чтобы ребята обрели навыки пилотирования, усвоили хотя бы азы тактики, научились стрелять. И все шло хорошо.
Но вот однажды приключилась беда. Курсант, управлявший машиной, поздно заметил проходившую по окраине аэродрома женщину, и она погибла. Иваницкий сидел в задней кабине и увидел женщину, когда несчастье предотвратить было уже нельзя. Их арестовали — инструктора и учлета.
