– Ну, и что будем делать? – спросил Давыдовский, выслушав рассказ Алексея Васильевича о посещении его полицеймейстером Данзасом.
– Это я тебя хотел спросить, Пал Иваныч, – ответил Огонь-Догановский.
– А насколько были серьезны слова легавого? – поинтересовался «граф».
– Серьезнее не бывает, – ответил Алексей Васильевич.
– Ну, тогда я считаю, что следует внять совету господина полицеймейстера, – сказал Давыдовский. – Жизни у нас здесь явно не будет. И ежели мы в чем промахнемся – он тут же прижмет нас…
– Я тоже так думаю, – согласился с приятелем Огонь-Догановский. – Не будет нам здесь житья. Уперся он. Глаз с нас не спустит. Малейший прокол – и отправимся мы с тобой туда, куда Макар телят не гонял.
– Значит, едем? – весело посмотрел на Алексея Васильевича «граф».
– Едем, – коротко ответил Огонь-Догановский.
– И куда?
– Куда, куда… В Казань, разумеется!
– К Вольдемару? – улыбнулся Давыдовский.
– К нему, к кому же еще!
– И к Африканычу!
– И к Африканычу, – подтвердил Огонь-Догановский.
– Надеюсь, с ними мы скучать не будем.
– Не будем, – согласился Алексей Васильевич. – Это уж точно…
Глава 8
Одного поля ягоды
Казань ничуть не походила на Смоленск. Равно как на Киев, на Минск или на Одессу. Казань напоминала Москву. Не зря же возникла и вошла в употребление вот уже несколько десятилетий назад с легкой руки известного поэта поговорка: «Казань городок – Москвы уголок».
И правда, Казань ежели и походила на какие российские города, так в первую очередь на Москву. Просто масштаб был иной: победнее да помельче.
Огонь-Догановского и «графа» Давыдовского встречала на вокзале, причем с большой помпой, казанская троица – Всеволод Аркадьевич Долгоруков, Самсон Африканыч Неофитов и Ленчик. Едва смоленские изгнанники вышли из вагона первого класса и спустились на мощенный булыжником перрон казанского вокзала, как толпа цыган по указке Долгорукова приблизилась к ним. Ладная брунетка, приняв из рук бородатого цыгана с серьгой в ухе поднос со стопкой водки и крохотным пупырчатым огурчиком в розетке, выступила вперед и запела приятным бархатным голосом, обращаясь к Огонь-Догановскому:
– Что может быть прелестнее,Когда, любовь храня,Друзей встречает песнямиЦыганская семья.
Нам в дружбе нет различия,Живя семьей своей.Мы свято чтим обычаиИ любим всех друзей…
Когда под одобрительные возгласы Алексей Васильевич махнул стопарь и захрустел огурчиком, та же процедура повторилась и с «графом» Давыдовским.
– …Привет, любимыйДолгожданный и родной.К нам приехал наш родимый,Пал Иваныч дорогой.Выпьем за Павлушу,Павлушу дорогого…
«Дорогой Павлуша» выпил. Закусил. Улыбнулся, глядя на сияющих Долгорукова и Африканыча. И почувствовал себя как дома.
Вечер, посвященный встрече друзей, закончился в «Славянском базаре».
Попили и поели на славу. Потом велели человеку вызвать «большой экипаж», ибо передвижение на своих двоих в их положении было затруднено.
Представленный приезжим еще на вокзале Ленчик, также с трудом передвигающийся и едва ворочавший языком, сидел между Африканычем и Долгоруковым напротив «графа» Давыдовского и «старика» и слушал, как его соседи то справа и слева, то соседи напротив предавались воспоминаниям своих о «досибирских» приключениях. Было очень много нового и интересного. К примеру, трюк «Невостребованный багаж» весьма заинтересовал его своей оригинальностью и дерзостью. Оказалось, что его придумал некий «отступник» Эдмонд де Массари, променявший мужскую дружбу и устав клуба «Червонные валеты» на вдовствующую купчиху-мильонщицу и оставшийся на вечное проживание в Тобольске. Все четверо вспоминали этого Массари с большим сожалением и печалью, будто он был покойником.
Впрочем, в их понимании так оно и было.
Все поселились в одной гостинице на одном этаже. Правда, какое-то время Всеволод Аркадьевич настойчиво предлагал смоленским изгнанникам въехать в его усадьбу на Покровской улице, совершенно позабыв, что особняк с садом давно продан коллекционеру вин графу Тучкову вместе с винным подвалом и коллекцией фальшивого коньяка. Когда все-таки вспомнил, долго хохотал над этой аферой, принесшей ему ни много ни мало восемьдесят тысяч рубликов. Возможно, кто-то иной при наличии в кармане таковой суммы вконец успокоился бы и «завязал» с мошенничеством, зажив законопослушной жизнью честного обывателя, но только не Сева Долгоруков. А все потому, что ему было скучно «без дела». Как и Огонь-Догановскому, также затосковавшему без рисковых мошеннических предприятий; как и Африканычу, раньше других приехавшему в Казань к Долгорукову именно по этой причине; как и «графу» Давыдовскому, променявшему сытое и спокойное прозябание в качестве сынка тайного советника на опасную, но интересную и полную впечатлений, а иногда и риска жизнь; как и Леньке, влившемуся в эту компанию и ставшему «своим», который тоже начал тосковать без «дела».
Все они были одного поля ягоды…
* * *
И началось, и закрутилось.
В апреле месяце, буквально через пару недель по приезде в Казань, назвавшись «начальником Казанской железнодорожной станции», «граф» Давыдовский через публикацию в «Биржевом листке» повел переговоры о найме для себя товарища, то есть заместителя на время отсутствия, требуя от претендентов залог в 5000 рублей. Желающих стать товарищем начальника «железки» нашлось восемнадцать человек. Давыдовский отобрал троих – самых недалеких, ежели не сказать, тупоголовых. И крепко подслеповатых. Ибо если вдруг (не дай Бог, конечно!) случится арестование или (того хуже) суд над господином Давыдовским, то чтобы его адвокат имел возможность свести «на нет» показания троицы.
Как? Да очень просто! Поскольку все трое страдают частичной утратой зрения, что сможет доказать любой врач, то признание в «графе» Давыдовском того самого «начальника железнодорожной станции» вполне можно поставить под сомнение.
– Да как же можно утверждать, что мой подзащитный господин Пал Иваныч Давыдовский тот самый ваш наниматель, если вы плохо видите? – задаст этот вопрос адвокат судье и присяжным заседателям и предъявит врачебное заключение. А там черным по белому будет написано о том, что первый потерпевший имеет потерю зрения в тридцать пять процентов; второй потерпевший – в пятьдесят, а третий – все семьдесят! Их показания сделаются недействительными, а «граф» Давыдовский будет оправдан и освобожден прямо в судебной зале за недоказанностью противузаконного деяния вследствие отсутствия улик.
Все продумано, господа!
С претендентов на должность товарища начальника Казанской железнодорожной станции «графом» было получено 15 000 рублей, которые он преспокойно положил себе в карман. Когда претенденты, измаявшись ожиданием приглашения, как было заявлено Давыдовским, сами пришли к начальнику «железки», – тот поначалу ничего не понял, потом сделал большие глаза и заявил, что никакого объявления он не подавал и товарищ ему не надобен, поскольку их у него уже имеется двое. И даже представил их очумевшим претендентам.
Те возмутились, направились в участок. Пристав их принял, записал показания и обещал «принять все меры к поимке злоумышленника», чего делать не стал, так как понимал, что дело рассыплется еще до суда именно по вышеуказанным причинам (все потерпевшие страдают частичной потерей зрения – помните?). Афера сошла Давыдовскому с рук, обогатив его тем самым на весьма приличную сумму, являющуюся для некоторых граждан целым состоянием.
Алексей Васильевич Огонь-Догановский, по опубликованному в том же «Биржевом листке» объявлению, в качестве директора-распорядителя принял на работу кассиром в редакцию популярной в городе газеты «Казанский Телеграф» (с залогом, разумеется!) некую мадам Кнаут, курляндскую дворянку, не понимающую по-русски. В виде задатка он получил закладной лист курляндского Ритербанка, который мгновенно обналичил в банкирской конторе Щербакова на Большой Проломной.
Не собирались сидеть сложа руки и Долгоруков с Африканычем и Ленчиком. Они организовали «Благотворительную лотерею для вспоможения недостаточным студентам и пьющим актерам» с выигрышным фондом аж в восемьдесят процентов, как было указано в афишах, расклеенных по всему городу. На самом деле фонд составлял не более двадцати процентов от проданных лотерейных билетов, ярких и красочных, с портретом государя императора в правом углу, чей образ внушал уважение к самой затее. Для выдачи выигрышей, которые производились публично, была снята актовая зала Императорского университета с портретами государя императора Александра Благословенного, открывшего в Средневолжске университет, попечителей округа, ректоров и выдающихся профессоров.
