Выигрывал, как правило, Ленчик, снова обряжающийся в студенческую форму, и несколько его приятелей, в том числе и из числа студентов, правда, Ветеринарного института. За хлопоты студенты получали часть оговоренной суммы, а львиная доля возвращалась устроителям лотереи, то есть Долгорукову и Неофитову.
Счастливчиком же из числа пьющей актерской братии дважды являлся Петр Лукич Свешников, некогда служивший в Городском драмтеатре и однажды привлекавшийся в помощь Севой Долгоруковым, когда Всеволод Аркадьевич обхаживал коллекционера вин и коньяков графа Дормидонта Савельевича Тучкова, которого в конечном счете и надул, продав ему усадьбу с садом и, главное, винным подвалом, в котором якобы находилось одиннадцать бутылок французского коллекционного коньяка «Кло’д Крайфера» 1788 года…
Петру Лукичу Долгоруковым была поручена роль Арнольда Витальевича Докучевича, помощника председателя правления «Товарищества виноторговли К. Ф. Депре». Всеволод Аркадьевич, как бы случайно, ненароком, дал понять обоим, что в его винном подвале якобы находится огромное богатство в виде бутылок с коньяком. Оба – и Тучков, и наученный «Докучевич» – пожелали из-за лежащего в подвале коньяка приобрести дом и всю усадьбу целиком. Устроив своеобразный аукцион между этими претендентами, Сева благополучно продал усадьбу (с винным подвалом, естественно), стоящую от силы пятнадцать тысяч, за восемьдесят тысяч рубликов. Сделка была, что называется, чистой, все бумаги являлись подлинными, и сам акт купли-продажи дома был юридически оформлен. Но когда Тучков, потирая руки от столь «удачной сделки», сунулся в подвал, то вместо коллекционного коньяка почти столетней выдержки обнаружил обычный французский «Бурбон», который можно было приобрести почти в любом винном магазине города…
Так вот, этот «счастливец» Свешников дважды выигрывал в благотворительную лотерею довольно приличную сумму (вручаемую ему с большой помпой и при большом скоплении людей). Деньги были столь значительными, что пропить их (даже при всем его желании) он мог бы лишь за несколько лет каждодневного употребления трех бутылок анисовой водки и штофной бутылки шампани, с которой начиналось бы каждое новое похмельное утро. Петр Лукич, принимая от устроителей благотворительной лотереи выигранные деньги, рассыпался в благодарностях и призывал граждан покупать лотерейные билеты, убеждая на своем примере, что выиграть в эту «честную» лотерею вполне возможно.
– Выигрывают два билета из трех! – восклицал он, потрясая конвертом с деньгами. – Я вот выиграл уже второй раз. И щас еще куплю!
Потом, в кулуарах, беседуя с молодыми артистами, подающими большие надежды в плане пития белоголовой, мадеры, малаги, шампанского, наливок, настоек, а также прочего алкоголя, бывший драматический актер Петр Лукич Свешников, уже подшофе, не зная словесного удержу, предавался ностальгическим воспоминаниям:
– В театре я был лучшим! – заявлял он. – Я играл со стариком Писаревым и с самой примой Полиной Антипьевной Стрепетовой. Одним из условий ее контракта с нашим театром было то, чтобы мужа ее, Тихона Ивановича Кабанова в «Грозе», играл только я! И всегда был полный аншлаг. Три раза! – восклицал Свешников и загибал три пальца на левой руке. – Целых три раза я был бенефициантом. Меня ценили, и сам господин антрепренер Медведев говорил, что мне преспокойно можно играть на сценах императорских театров Санкт-Петербурга и Москвы…
Бывшему актеру, по дружбе, отстегивалось малость побольше, чем молодым приятелям Леонида, и он уходил в свой ночлежный дом в Мокрой слободе предовольный.
– Ежели во мне возникнет какая надобность, – наставлял он Севу Долгорукова и Самсона Неофитова, прощаясь с ними, – немедля посылайте за мной. И старик Свешников тотчас явится перед вами, как джинн из «Волшебной лампы Аладдина». Ха-ха-ха! Или как Сивка-Бурка, вещая каурка… Кха-кха…
– Всенепременно, – отвечали бывшие «червонные валеты» и жали дряблую руку подельнику.
Никто из них не сомневался в том, что артист еще пригодится.
Вечерами, после завершения махинаций, бывшие члена клуба «Червонные валеты» плюс примкнувший к ним Ленчик собирались в нумере Севы Долгорукова.
– Хочется чего-нибудь крупного, – как-то высказался Неофитов. – Что-нибудь эдакого… международного масштаба.
– Международного? – раздумчиво спросил Долгоруков.
– Ага.
– Это как? Кинуть не человека или группу простофиль, а страну, что ли? – спросил Ленчик.
Парень попал в самую суть. Об этом давно и не раз подумывали и Сева, и Африканыч, и старик Огонь-Догановский, да и Пал Иваныч Давыдовский. Людьми они были обеспеченными и могли бы до скончания века сладко спать, вкусно и сытно кушать, любить лучших женщин и не задумываться о будущем. Ан нет! Простого и сытого достатка им было маловато. Хотелось крупного дела, которое расшевелило бы их, заставило вновь пощекотать нервы. Но такового дела покуда не находилось. Как и масштабного фигуранта, которого можно было взять в оборот.
– Да-а, – сокрушался по этому поводу Огонь-Догановский. – В Москве мы давно бы нашли цель. А здесь…
– Не забывай, Алексей Васильевич, что в Москве скорее нашли бы нас, а не мы. И не сводили бы с нас глаз. Даже в общественный нужник ты бы не сходил без сопровождения. А под таким надзором не только крупную, а никакую цель не ухватишь, – урезонивал его Сева Долгоруков, хотя сам тоже скучал по захватывающему делу.
В таких ожиданиях прошла весна. А когда настало лето, как обычно, жаркое в Поволжье, особенно начиная со второй половины июня, занятие для бывших четырех членов клуба «Червонные валеты» и примкнувшего к ним Ленчика нашлось. Впрочем, несколько иного вида…
Глава 9
Для мошенника главное – вовремя смыться
Зачастую спор – занятие безрезультатное. По большей части потому, что спорящие стороны, выдав друг другу свои аргументы, все равно остаются при своем первоначальном мнении.
Тогда нужно ли такое сотрясание воздуха? Да еще с возгласами, возбуждением, нервами и обидой на собеседника-оппонента?
Нужно, господа! Ибо в споре «рождается истина», а ежели и не рождается, что чаще всего и случается, то просто «выпускается пар», а еще, бывает, приходят мысли, которые в холодную голову не явятся…
Поначалу спорили двое: ловелас Неофитов и старик Огонь-Догановский. Потом к спору подключился Ленчик, а Долгоруков и Давыдовский покуда оставались в стороне, хотя их тоже подмывало подключиться к возникшей полемике. И вот когда оппоненты выдохлись, Неофитов вдруг предложил:
– Можно проверить наши возможности, как когда-то это сделал корнет Савин.
– Ты это серьезно? – спросил Долгоруков, догадывающийся уже, о чем повел речь Африканыч.
– Вполне, – ответил Неофитов.
– А кто это корнет Савин? – спросил Ленчик заинтересованно.
– О-о, это мошенник всех времен и народов, – заявил ему Самсон Африканыч. – Живая легенда среди аферистов.
– Расскажи, – попросил Ленчик.
– Это займет весьма много времени, – уклончиво ответил Африканыч.
– А мы никуда не торопимся, – поддержал Ленчика Долгоруков. – Из всех нас только ты был знаком с корнетом лично, так что изволь исполнить просьбу нашего юного товарища.
– Да, Самсон, расскажи, – попросил Огонь-Догановский. – Я тоже много слышал об этом Савине.
– Ну, как скажете, – пожал плечами Неофитов. – Личность эта, скажем так, многогранная… Главными страстями, которыми руководствуется в жизни Савин, это мошенничества и женщины. Он не способен жить ни без первого, ни без второго, – начал свой рассказ Самсон Африканыч. – Свой послужной список афериста он начал с того, что спалил свое собственное родовое имение, заложенное и перезаложенное и вот-вот должное пойти на торги, дабы рассчитаться с кредиторами. А кому охота отдавать родовое имение за долги? – Слушатели понимающе закивали. – Вот именно: никому! И решил корнет именьице спалить, пока оно еще принадлежит ему, так как было оно застраховано на весьма приличную сумму. Он сам мне рассказывал, что решение это пришло ему в церкви. «Пошел я, – говорит, – принести молитву Николаю Угоднику, именем которого крещен, встал перед его образом на колени и молю, чтобы указал он мне выход из моего удручающего положения. Молюсь, и вдруг слышу глас: пошто, мол, ты ищешь выхода, коли выход прямо перед тобой? Ну, поднимаю я голову и вижу: стоит перед иконой большая свеча, и огонек мигает, будто показывает: вот, мол, где выход. Понял я это знамение, пошел тотчас в лавку и купил свечу фунта в два. Рассчитал, за сколько времени она сгорит, коли сгорает по дюйму в час, зажег ее и поставил ее под лестницей. Тряпья наволок, лохмотьев разных, бумаги, керосину подлил, перекрестился и укатил в Москву. Там я поехал к «Яру», выпил шампанского, а когда, по моим подсчетам, свечечка уже должна была догореть, выставил из себя хмельного и дал кому-то по мордасам. Конечно, приехали полицианты, составили протокол, дескать, корнет Савин оскорбил такого-то действием и должен будет привлечься к ответу у мирового судьи. Покудова с полицией разбирался, усадебка моя уже вовсю полыхала. А с меня, как с гуся вода: как ты меня к ответственности за пожар привлечешь, коли зажглось и сгорело без меня? Даже в укор не поставишь! А я – вот он: в «Яру» морду в это время бью, и протокольную запись про то от полицейского пристава имею. Полное и безоговорочное алиби! Конечно, никакого дела о поджоге за неимением улик возбуждено не было, и страховую премию за сгоревшее родовое гнездо я получил. Хотя страховая компания и пыталась артачиться. Но я им – выписку из протокола! Ничего, выплатили все сполна…»
