– Хорошее начало, – заметил Огонь-Догановский. – И сколь тогда этому Савину годков было?
– Семнадцать или восемнадцать, не больше, – ответил Самсон Африканыч.
– Из ранних, значит, – сказал, ухмыляясь, «граф» Давыдовский.
– Раннее и не бывает, – ухмылкой на ухмылку отозвался Неофитов.
– Ладно, рассказывай дальше.
– А дальше – больше, – стал продолжать свой рассказ Африканыч. – Корнет Савин увлекся дочерью знаменитого балетмейстера Марусей Петипа, наделал массу долгов, вследствие чего попросился в действующую армию и принимал участие в Румынском походе. Затем сделался адъютантом великого князя Николая Константиновича, и тут произошло одно происшествие, в корне изменившее его жизнь. Дело в том, что однажды – а случилось это еще в семьдесят четвертом году – из спальни великой княгини Александры Иосифовны в Мраморном дворце пропали ризы с икон. Были они золотыми и серебряными, но главное, все осыпаны драгоценными камнями невероятной цены. А что значит – пропали? Похищены! Этим делом занялась полиция и жандармы. Они буквально рыли землю. И нарыли: оказалось, ризы с икон взял адъютант великого князя Николая Константиновича, корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Николай Савин. На дознании тот во всем признался и сообщил, что заложил драгоценности на кругленькую сумму в полмиллиона рублей. Но сделал он это не по собственной прихоти, а по приказу великого князя Николая Константиновича, которому и отдал всё. Дескать, великому князю вдруг срочно понадобились «живые» деньги, чтобы ублажить некую английскую или американскую танцовщицу по имени Фанни Лир…
– А что, так и было на самом деле? – спросил «граф» Давыдовский, очень внимательно слушающий рассказ Африканыча.
– Да кто его знает, – ответил Неофитов. – Зная корнета, вполне можно предположить, что на его руках осталось немало с того полумиллиона. Если вообще он что-то отдал великому князю, а не оговорил его.
– Славно. Так поступить с представителем августейшего семейства! – заметил Огонь-Догановский.
– А Савину было все равно, кого надувать: лавочника или великого князя, – ответил Африканыч. – Главное – надуть… Ладно, дальше рассказывать?
– Конечно! – поторопил его Ленчик.
– Хорошо, – резюмировал Самсон Африканыч и продолжил: – Несмотря на строжайшую секретность, с которой велось расследование кражи в Мраморном дворце, скандал этот со всеми подробностями все-таки просочился в гостиные Санкт-Петербурга. Чтобы его замять, великого князя выслали в Ташкент, где он женился на дочке полицеймейстера и затем благополучно помер через несколько лет в одной лечебнице для душевнобольных. Выдворили из империи и Фанни Лир. Корнета же Савина немедленно «попросили» из гусарского полка и «посоветовали» убраться из России как можно поспешнее, что он вскоре и сделал. Савин перебрался в Париж, где выдал себя за политэмигранта. Он купался в лучах славы и деньгах, его имя не сходило с обложек ведущих парижских газет, и я сам читал о нем в «Ля Газетт». Бывший корнет похвалялся тем, что был весьма близок к великому князю. Сам же Николай Константинович являлся в России якобы членом революционной партии, занимал в ней видный пост, и деньги ему понадобились вовсе не для капризной танцовщицы, а «на дело революции». И всю сумму он отдал революционной террористке Софье Перовской…
– Красиво, – снова подал голос «граф» Пал Иваныч Давыдовский.
– Интересное дело, – согласился Всеволод Аркадьевич.
– Бесподобно, – так выразил свое отношение к рассказу Неофитова старик Огонь-Догановский.
– Вскоре интерес к нему иссяк, – продолжал рассказывать про Савина Африканыч. – А вместе с ним улетучились и деньги. Кроме того, снова стали наседать кредиторы. Спасаясь от них, Савин уехал в Америку, продав перед этим две виллы, хозяева которых находились в отъезде, и подарив префекту Парижа арабского скакуна стоимостью двести тысяч франков. Скакуна он взял напрокат под залог своего несуществующего поместья в Швейцарии, и потом префект имел большие неприятности по этому поводу. Но Савин к этому времени был уже далеко, а именно в Сан-Франциско, и именовался уже русским графом, имеющим родство с французским и итальянским королевскими домами. Его и принимали как члена августейших фамилий, а останавливался он только в самых фешенебельных отелях, причем именно в тех нумерах, которые снимали короли и принцы. В Калифорнии он объявил себя посланцем российских финансовых кругов, весьма близких к императорскому дому. Дескать, прибыл в Америку на предмет размещения крупных заказов для строительства Транссибирской магистрали – мировой стройки века. Распределять заказы он намеревался среди крупнейших сталелитейных и машиностроительных корпораций и картелей после ознакомления с их продукцией и владельцами. Не стоит и говорить о том, что все столпы сталелитейного и рельсового проката, крупнейшие промышленники и виднейшие финансисты становились в очередь, чтобы засвидетельствовать свое почтение и быть представленными «графу». Тот охотно принимал всех желающих, еще охотнее принимал авансы за посредничество и явные взятки, раздавал гарантии и обещания, что скоро фирма взяткодателя получит от России невиданные доселе заказы, и жил припеваючи в почете и уважении. Когда же поток «ходоков» к нему иссяк, а вместе с ним и денежная река авансов и подарков в конвертах и без, «граф» Савин внезапно исчез. Так внезапно, что в нумере остался лишь запах его оде-колона. И стоптанные комнатные туфли из бархата, местами побитого молью. Промышленники и финансисты кинулись в полицию – найдите, мол, графа, он увел наши денежки. Но полиция бессильно разводила руками: «граф» будто дематериализовался, и нигде не находилось даже следов его пребывания, не говоря о нем самом. Отставной корнет Гродненского гвардейского полка вернулся в Европу. Но его тщетно искали в Лондоне, Париже, Берлине и Вене. Полиция с ног сбилась, разыскивая «графа». И не нашла. Ведь зная характер и привычки Савина, она никак не могла предположить, что отставной корнет будет скитаться по самым захолустным уголкам Европы, пока не окажется в Софии. Но граф очутился именно там. И вот здесь, как все поначалу казалось, он вытянул выигрышный билет всей своей жизни…
* * *
И правда, это бесподобное мошенничество не имело аналогов.
То был пик карьеры афериста, а масштаб авантюры – международный. Впрочем, нет. Применительно к масштабу авантюры здесь уместно слово – мировой. Чего так жаждали вместе с Ленчиком все бывшие члены клуба «Червонные валеты».
В начале восьмидесятых годов Болгария являлась автономным княжеством, входящим в состав Османской империи. Отношения с Россией были натянутыми, если не сказать хуже. Никогда еще за всю историю русско-болгарских связей Россия и Болгария не были столь далеки друг от друга. Дипломатические отношения между двумя странами практически отсутствовали, и русский посланник хоть и проживал в Софии в здании российской миссии, однако занимался делами второстепенными и не определяющими политику двух стран-соседей. И все же Россия и Болгария тяготели друг к другу, как и их лидеры. А Турция уже навязла у всех на зубах…
Скрываться от полицейского преследования на Балканах – лучшего места было и не сыскать. И еще… Записываясь в гостинице в книге приезжих, отставной корнет Савин вдруг взял да и вывел твердой рукою:
«Великий князь Константин Николаевич»
Весть о том, что в Софию приехала августейшая особа, распространилась с неимоверной быстротой. В нумер к Савину, как это было в Сан-Франциско, штат Калифорния, становились в очередь. Это были как частные лица, так и представители разных организаций, желающие полнейшего примирения с Россией. С визитом в нумер к Савину встал в очередь и сам русский посланник, лично не знавший и не видевший вблизи великого князя Константина Николаевича. Они тепло обменялись рукопожатием, и отставной корнет сообщил посланнику (естественно, от имени великого князя), что хоть он здесь и находится как лицо частное, но цель его визита в Софию преследует и иные цели, которые пока он «сообщить не в состоянии». Посланник сделал понимающее лицо и, откланявшись, покинул столь высокую особу.
Пожаловал к великому князю и кое-кто из правительства княжества. Савин быстро нашел с ними общий язык, и ему устроили встречу с членом Регентского совета Болгарии господином Стефаном Стамболовым, готовящимся вот-вот стать премьер-министром.
В то время положение Болгарии было таково, что не займи она где-либо денег, ее экономика разойдется по швам, как трухлявый камзол. И, конечно, беседа самого влиятельного члена Регентского совета с великим князем затронула тему кредита.
– Могу, – заверил его отставной корнет. – Сколько вам надобно?
– Двадцать миллионов франков, – ответил Стамболов.
