в интересах России разрешить сборы в пользу Еврейского колониального банка и Еврейского национального фонда. Эти учреждения не просто способствуют эмиграции, но одновременно и служат противовесом социалистическим тенденциям. Довод произвел впечатление на Плеве, который пообещал обсудить этот вопрос с императором. Дипломатический ход Герцля оказался удачным. Через неделю санкции против сионистских фондов были отменены, а легальный статус сионизма как движения, выступающего за эмиграцию, восстановлен. Герцль, остановившийся на обратном пути в Вильно, с энтузиазмом был принят тысячами благодарных сионистов. Однако он был потрясен многочисленными свидетельствами того, как обращается с евреями русская полиция. Герцлю стало ясно, что, если для русского еврейства не будет найдено убежище вне России, само физическое существование народа может оказаться под угрозой.
Сионисты всех направлений считали обстановку чрезвычайной. После кишиневского погрома, вспоминал Вейцман, “нормальная деятельность казалась бессмысленной… Наши мечты о Палестине, наши планы создания Еврейского университета отошли на задний план. Перед глазами стояла одна картина: кровь убитых мужчин, женщин и детей. Только крики жертв звучали у нас в ушах”. Когда 22 августа 1903 г. в Базеле открылся Шестой Сионистский конгресс, делегаты осознали, в какой мере стремление спасти восточноевропейских евреев завладело руководством движения. До этого на конгрессах было принято вывешивать на стене за столом президиума карту Палестины. Теперь на ее месте висела карта Восточной Африки. Герцль подтвердил, что руководство избрало новый курс: он сообщил делегатам о согласии Великобритании “рассмотреть в благоприятном духе” предложение о создании еврейской колонии в Восточной Африке. Такая колония, “разумеется, не замена Сиона, — подчеркнул Герцль, — это лишь чрезвычайная мера, цель которой… не допустить гибели части нашего народа”. Затем Герцля сменил Нордау, заверивший слушателей, что план Уганды должен рассматриваться как промежуточный вариант и как основа для переговоров с британским правительством.
Поначалу эти обнадеживающие заверения, казалось, подействовали на делегатов. Шмарьягу Левин наблюдал, как реагирует конгресс на сообщение Герцля. “Все слушали с мучительным вниманием, — рассказывает он в автобиографии. — На лицах было написано удивление и восхищение, а не протест…” Однако, когда отзвучали аплодисменты и делегаты задумались над последствиями предложенного плана, в зале возникло приглушенное беспокойство. Первым его выразил вслух Иехиэль Членов, страстный поклонник Герцля и лидер восточноевропейских делегатов. “Все мы бесконечно рады, — заявил он, — что великая европейская держава, сделав это предложение, впервые со времен разрушения Храма признала справедливость национальных требований еврейского народа. Но с этой радостью связано и великое сожаление, ибо мы должны отклонить это предложение, так как наши интересы могут быть осуществлены только в Палестине”. Другие ораторы проявили куда меньшую сдержанность. Страсти накалились. Со всех сторон раздавались протесты и обвинения: “Самоубийство!”, “Преступление!”, “Предательство!” Дело дошло до того, что резолюция о посылке комиссии в Восточную Африку при голосовании прошла лишь незначительным большинством: 295 — “за”, 177 — “против” при 100 воздержавшихся.
Но даже это не было победой Герцля. Мнения на конгрессе поляризовались. Одни делегаты сели на пол и заплакали, другие (в основном представители Восточной Европы, выступавшие против нового плана) покинули зал, устроив собственное собрание в другом помещении, и приняли решение о том, чтобы вообще не рассматривать никаких, даже временных, вариантов взамен Палестины. Когда Герцль настоял на том, чтобы выступить перед ними, его приняли холодно. Лидер сионистов в увещевающем тоне напомнил им всю историю своих дипломатических усилий. Герцль убеждал, что ему Палестина дорога не меньше, чем им, но и добрыми отношениями с Великобританией пренебрегать не стоит. На следующий день стороны пришли к некоему подобию соглашения. Было решено, что в Восточную Африку будет направлена комиссия, но исключительно в ознакомительных целях и без права выступать от имени Сионистской организации. В то же время, чтобы уравновесить это решение, была образована палестинская комиссия, которой было поручено изучить условия жизни ишува.
Конечно, было бы чрезмерным упрощением считать, что это был раскол между “политическими” сионистами, представляющими Запад, и сторонниками “практического” и “культурного” сионизма из Восточной Европы, для которых Палестина сохраняла свое мистическое значение. Так, например, Нордау в душе был против посылки комиссии в Восточную Африку. Против этого предложения голосовали некоторые делегаты от западных стран, в том числе Мартин Бубер[121], Бертольд Фейвель, Генрих Леве, Ричард Готтхейль и Якоб де Хаас. И наоборот, в поддержку голосовали многие выходцы из Восточной Европы, среди них лидер сионистов-социалистов Нахман Сыркин[122], отец и брат Хаима Вейцмана — в общей сложности 81 человек. Среди воздержавшихся были такие уважаемые лидеры российского сионизма, как Лео Моцкин, Нахум Соколов и даже Иехиэль Членов. Однако самую резкую оппозицию план Уганды вызвал, бесспорно, у евреев из черты оседлости. Его обсуждали в каждом уголке сионистского мира. Предельно возмущенный Ахад га-Ам опубликовал статью, в которой объявлял об окончательном банкротстве “политического сионизма”.
Самым непримиримым противником плана Уганды стал русский сионистский лидер Менахем Усышкин[123], энергичный человек, деятельность которого была сосредоточена на приобретении земель в Палестине. Там он и находился во время конгресса. Поспешно вернувшись в Европу, он немедленно заявил о своем намерении “объявить войну” Герцлю. С этой целью он в конце октября 1903 г. созвал в Харькове чрезвычайную конференцию “практических” сионистов. Полностью отвергнув план Уганды, конференция направила делегацию в Вену с требованием, чтобы Герцль отказался от “авторитарных методов” и передал Исполнительному комитету (где было большое число представителей от Восточной Европы) право вырабатывать политические решения. Также было заявлено, что Герцль должен раз и навсегда отказаться от плана Уганды, иначе Сионистская организация лишится своих восточноевропейских фондов. Ультиматум был сформулирован жестко, и Герцлю пришлось проявить немало терпения, чтобы убедить делегацию в том, что Палестина остается его главной целью. Однако сдержанность Герцля не дала никаких результатов, буря бушевала с прежней силой. Сторонники Герцля, возмущенные вызовом, брошенным их лидеру, энергично выступили против “харьковских бунтовщиков” в сионистской печати. В это время яростные дискуссии по “угандийскому вопросу” разгорелись и вне Европы, среди пионеров ишува, которые на собственном опыте познали тяжести жизни в Палестине. Как ни парадоксально, жители Зихрон-Яакова зашли так далеко, что переименовали улицу Усышкина — в наказание харьковскому сионисту за его отношение к плану Уганды. В Иерусалиме великий Элиэзер Бен-Иегуда, создатель современного иврита, писал статьи в защиту плана Уганды. В спорах и дискуссиях разрушались родственные связи и многолетние дружбы.
Так или иначе, хотя кризис и ускорил триумф “практических” и “культурных” сионистов, которые в течение многих лет отвергали дипломатию Герцля, сам вопрос о Восточной Африке вскоре стал чисто академическим. Поселившиеся там английские колонисты решительно выступили против идеи массового переселения русских евреев. В результате министр иностранных дел Лансдаун начал проявлять в переписке с Герцлем все
