барахтался у мамы в животике (вернее, не барахтался, ты уже тогда был очень чутким и воспитанным мальчиком), она взяла и пришла!» И едва не свела мать в могилу, да. Знаю, я поступила плохо. Это была не самая приятная ночь в моей жизни… и не-жизни тоже».
Мальчик был занят написанием новой картины. Сочинять собственные сюжеты пока не получалось, поэтому изображал мир как он есть. Тот, увы, постоянно менялся; вечер сменялся ночью, ночью надо спать. Но, к счастью, всё идёт по кругу: снова наступает вечер, а вечером можно и порисовать. Пейзаж за окном в целом не меняется неделями, а мелкие детали можно и дорисовать. Или не дорисовывать? Вдруг завтра этих деталей уже не будет, а на картине они есть. Должны ли они там быть, раз за окном их больше нет? Как лучше?
«Проснувшись впервые, я была сама не своя. Мне будто внушили эту ненависть.
(Они нашли… они зачали замену!)
Казалось, кто-то влез мне в голову и, отведя роль зрителя, заставил смотреть на всё глазами чудовища, как в каком-нибудь фильме ужасов. Братик! Братик, прости меня. Мама! Я не хотела этого!»
Боря старался подобрать правильный оттенок, чтобы свет фонарей получился максимально похожим на настоящий (вдруг кто-то захочет свериться – ага, свет фонарей другого оттенка, не старался!), но это было не так-то просто. Экспериментировать можно было часами, а другие дети за это время нарисовали бы дюжину пейзажей и десяток портретов. Мальчик не знал, что такое талант и зачем его зарывают
(может, это такое растение?),
но маме с папой понравилось, что он рисует. Сейчас его хвалили, хотя раньше Борины рисунки пугали. В основном маму. Папа списывал всё на детскую необузданную фантазию или вовсе не видел ничего плохого, но мама, кажется, была очень чувствительна. Да, тогда Боря рисовал сны по памяти, да ещё в простецкой манере «палка, палка, огуречик – получился человечек», но неужели всё было настолько плохо?
Родители, впрочем, не выкинули все старые работы, некоторые листы из того альбома по-прежнему хранились на дне ящика с игрушками. Большое семейство людей-огурчиков, стоящее поверх девочки с глазами-крестиками и высунутым языком; лист, заполненный крестиками и стоячими досками; танцующие над водой фигуры, к которым снизу тянутся длинные костлявые руки; «мая симя»: мама, папа, Боря – «огурчики», и девочка-палочка, тоненькая-тоненькая.
(Последнюю картину мама почему-то особенно не любила…)
«Я не могу выйти к ним. У меня теперь совсем другая семья. И я никогда не остаюсь одна. Не знаю, как это объяснить… Обычно я сплю, и кто-то или что-то управляет моим телом, меняет его. Оно говорит моим голосом то, чего я никогда не знала и о чём бы никогда не подумала, делает всякие странные и страшные вещи. Когда и оно засыпает, остаётся лишь чернота. Или я вновь обретаю контроль над своим телом, как сейчас. Мне холодно и голодно, но я, можно сказать, привыкла к этому и при жизни. Поначалу я изучала новый дом во время таких проблесков, но затем мне всё чаще хотелось навестить старый. И вот, я сижу на дереве и пялюсь на ребёнка, которого чуть не убила когда-то…
А-ах… как же хочется спать…»
– Мама, там кто-то сидит! – испуганный Боря ткнул пальчиком в стекло.
– Ой, ну что ты! – Ксения приобняла сына и присмотрелась. Сын указывал на ближайшее дерево. – Нет, зайка, это просто веточки дёргаются.
«Ну да, веточки дёргаются. Прощайте, сладкие щёчки. Мне надо спешить на свидание».
Ветки дёрнулись особенно сильно, после чего стали практически неподвижными. Наверное, порыв ветра. Наверное…
***
Вокруг детского дома имени Никулина стоял частокол берёз. Деревья чуть скрывали автодорогу от взглядов воспитанников и воспитанниц, но из окон по-прежнему просматривались многочисленные фуры, автобусы и легковушки. Да и сами они, казалось, молчаливо наблюдали за местными, снующими внутри и снаружи. Вот и сейчас по тротуару шла группа ребят 14–16 лет – обитатели приюта возвращались после вечерней прогулки. Ветви деревьев нависали над крайними из них и норовили зацепиться за одежду, но вряд ли могли причинить вред тем, кого защищали от посторонних глаз наравне с металлическим ограждением.
Да и группа сумрачных подростков способна дать сдачи, никаких веток не напасёшься. То ли дело одинокая девочка, идущая поодаль от компании. Ну, не то чтобы прямо девочка, фигура выдавала уже созревающую девушку того же возраста, что и компания впереди. Руки заняты пакетами со сменной обувью и спортивной формой, на плечах висит тяжёлый рюкзак, а на носу – очки, что вечно норовят сползти и перекрыть обзор оправой. Тут уж не до ходьбы с той же скоростью, что у остальных! Впрочем, Свете оно и не нужно, она ведь не одна из них. У неё есть родители, и она идёт домой после дополнительных занятий с репетитором. Что поделать, мама сказала, что к ОГЭ надо подтянуть математику, если Света не хочет после школы подметать тротуары или ещё что-нибудь в этом духе. Про красный диплом инженера за плечами у Марьи Олеговны, школьной уборщицы, она, правда, предпочитает не вспоминать, а вот о Серёже, старшем сыне своей подруги, ставшем главным редактором местной газеты
(казалось бы, причём здесь математика),
не умолкает. Вот и приходится после занятий заниматься с репетиторшей и возвращаться домой затемно.
Жёлто-бурые листья шуршали под ботинками, ветер гнал тёмно-серые облака по чёрному небу и не отвлекался на такие мелочи, как ветки берёз и их отжившее свой краткий век убранство. Фонари освещали тротуар, и было что-то волшебное в этом контрасте тёмного неба и почти золотой земли, из которой торчали чёрно-белые стволы с корявыми ветками. Света невольно залюбовалась этим великолепием и замедлила шаг. Компания детдомовцев ушла далеко вперёд, ветра по-прежнему не было, но над головой сухо щёлкали ветки. Впрочем, Света не обращала на них внимания, вдыхая вечерний воздух и слушая дорожные шумы. Лишь в какой-то момент её посетило то странное чувство, что случается в метро, когда кто-то пристально смотрит на тебя. Девочка ощутила нечто подобное макушкой и затылком и спешно обернулась…
4
Перед порогом чёрного хода застыл седан. Дверца распахнулась, словно приглашая внутрь – в залитое тьмой ничто. Кристина занервничала; жизнь слишком многих её ровесниц (и не только) оборвалась после подобного рокового шага. «Вернуться в клуб, там охранник», – первое, что пришло в голову, но, прежде чем она смогла совершить задуманное, фары проезжающей мимо фуры высветили силуэт на пассажирском сидении. Женский силуэт.
«Эй, это же та женщина из ВИП-зоны!».
В салоне
