Но тогда я чувствовала на уровне тела лишь очередное предательство.
— Это моделинг, здесь ничего не бывает легко, — разозлилась Ира, будто я в чëм-то еë обвиняю. Я разбивалась на кусочки, на больше и больше кусочков. — Всë, у меня тут работы по горло. Ещë папаша твой опять с ума меня сводит, набухался с кем-то…
— Забери меня, пожалуйста, — умоляюще сказала я, беззвучно плача. Чувствуя себя ничтожеством. Рыдания никак не уходили. Было только чувство, что весь мир такой огромный, что сжимается вокруг меня как тиски. Как у новорожденного, который хочет на ручки.
Но у Иры, как всегда, были для меня лишь жëсткие интонации. И впервые меня это било наотмашь.
Я ещë чувствовала на себе его прикосновения, его перегар, и мне хотелось вывернуться наизнанку.
— Я не могу. Вызови такси, денег переведу. Дома поговорим, всë.
Я была совершенно одна в каком-то незнакомом московском дворе, дышала морозом, рыдала в голос и ненавидела себя.
Именно тот день разделил мою жизнь на до и после.
*
Я никому не сказала, что стала жить с чувством фоновой тошноты. Всегда и постоянно. Я не могла смотреть на себя в зеркало, потому что не узнавала себя. Мне хотелось исчезнуть.
Ира больше об этом не говорила, но я запомнила еë слова навсегда. Они сделали во мне разлом.
Я больше не могла быть жесткой внутри, какой я, как я думала, была до. Во мне была только надломленность, трещина, которая расходилась по швам от любого Ириного слова, даже от тона, которым она говорила эти слова. Если раньше я отвечала на них агрессией, то теперь мне хотелось лишь забиться в угол.
Вера не понимала, что происходит, я замечала на себе еë задумчивые взгляды, но она ничего не говорила и ничего не спрашивала.
А потом случилось то, что окончательно меня доломало.
Я стала слышать смешки и разговоры. Как и прежде — о нас с Ильичом.
Когда я в первый раз услышала те шепотки, я лишь гордо и презрительно плюнула им в лицо. Сейчас же я вздрогнула и замерла.
А Красильникова, смеясь со своими подружками сзади, ткнула меня в спину. Видимо, почувствовала мою слабость. И сразу же напала, как поганая гиена.
— Чет, Юль, Ильич другими делами видимо занимается. Всë, физика ему стала не интересна? Искусство владение языками изучает?
И противный смех.
Вокруг меня были лишь эти хихикающие лица, хищники, а себя я чувствовала беспомощной дичью.
Я чувствовала лишь смятение и уязвимость, потому что она попала. Так чертовски попала.
Она бы отстала, если бы я так же продолжила молчать. Но смешки бы не прекратились. И они били, били бы в надломы.
А я больше не хотела чувствовать эту уязвимость.
И я почувствовала, как лопнула. Надлом пошëл до конца, и теперь из этой огромной трещины виднелась бездна. Я не чувствовала руки Веры на себе, я чувствовала, что меня поглощает бездна.
Вскакивая с места и хватая Красильникову за волосы, я вспоминала Игоря и понимала, что больше никогда не хочу быть уязвимой.
Она что-то кричала, пока меня не оттащили пацаны. А я, глядя на еë испуганное лицо, понимала, что мне было мало. Теперь она была моей дичью.
Во мне было так много страха и беззащитности, что в какой-то момент я пресытилась ими. И пришло другое чувство — всепоглощающее, страшное, огромное. Гнев.
Вера испуганно смотрела на меня, боясь обращаться ко мне лишний раз. А мне было плевать, я строила план.
— Юль, может, не надо? — неуверенно спрашивала она, когда уже перед последним уроков в раздевалке на физру я рылась в сумке Красильниковой.
Я видела его. Я всë подмечаю. И плохо будет тому, о ком я всë подмечаю.
— Помолчи, — отрывисто бросила я.
— Она уже получила своë.
— Я. Сказала. Заткнись.
Вот оно. Жëлтая тетрадка, на котором наклеены всякие фотографии узкоглазых мальчиков, милые котята, зверята и прочая живность. Милая, милая Красильникова, увлекающаяся помимо травли всякими милыми вещами типа ведения дневников. Я искала любую информацию. Жадно, как ищейка, напавшая на след, читала эти страницы.
И да, таки нашла.
— Она влюблена в Дементьева, — засмеялась я. — Только послушай: «сегодня я позвала его в кино, а он отказал. Наверное, всë таскается за своей Юдиной. Какая же она тварь. А всë-таки, у него такие красивые голубые глаза… » О да, я такая тварь, прям приятно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что ты собираешься делать? — робко спросила Вера, обнимая себя за плечи.
Праведный гнев полыхал в моих глазах и струился по венам.
О, много чего, малышка.
Комментарий к О гниении, жëлтых дневниках, уязвимости и тьме
https://vk.com/wall-171124079_1826 - у криптонита появился плейлист!!
========== О драконах, чёрных сердцах и спасениях ==========
Я смотрела на неё. На её улыбку, обнажающую скошенные, криво растущие зубы, которую она тут же прикрывала ладошкой. На её маленькую, круглую фигуру в обтягивающем спортивном костюме. На её неуверенно бегающие глаза, нервные движения.
Я холодно, оценивающе смотрела на то, как она подбегала то к одной компании, которая не обращала на неё внимания, то к другой, которая точно так же плевать хотела на её желание прибиться хоть к кому-то, быть в центре хоть с кем-то.
Я смотрела на Красильникову, вгрызаясь в каждое слабое место как собака в свежее мясо, ещё сочившееся кровью, и знала, что она обречена.
Она тоже знала мои слабые места, но не умела воспользоваться ими так, чтобы уничтожить меня. Она могла только меня разозлить. А если меня разозлить, то я способна на что угодно.
Мы были антиподы: она была не уверена в себе и не умела скрыть это, и это чувствовали все по слабым колебаниям воздуха вокруг неё, по тому, как она заглядывала в рот каждому, кто оказывался рядом. Я была уверена в своей исключительности, и воздух вокруг меня был обжигающим. Я была отчаянной сукой, и поэтому ко мне никто даже не думал приближаться.
Кроме этой маленькой пташки, которая настолько ненавидела меня, что это пересиливало страх. Но её силёнок всё равно не хватит.
Я чувствовала этот охотничий инстинкт, азарт, горячивший кровь, и она давала в голову адреналиновым импульсом. Я не вполне понимала, что творю, но что-то во мне упрямо толкало меня к краю.
— Что ты будешь делать? — спросила Вера снова, обнимая себя руками, будто ей было зябко в этом спортзале. И на секунду время действительно остановилось, в моих ледяных зрачках, замораживающих это пространство в одной точке. В ней.
Последний час перед рассветом, когда вот-вот грянут бомбы Великой Отечественной. Затишье перед бурей. Может, не поздно остановиться? Но тем, кто думает, что меня можно оправдать: я помню, что я нисколько не колебалась. В моей голове уже всё было решено, и я полностью отрешилась от происходящего.
В спортзал входит высокий Дементьев в трениках, усмехается своим друзьям. Щелчок — и Красильникова подбегает к нему, кидает в него мячиком, который он лениво отбрасывает, даже не глядя на неё. Это выглядит жалко ровно в той степени, чтобы я инстинктивно поняла: пора.
Остро усмехаясь, я беру мячик.
И иду к ним уверенной, ликующей походкой. Так, чтобы он видел меня прямо перед собой, чтобы его глаза тут же нашли меня, как всегда.
И, не дойдя буквально двух шагов, выпускаю мячик из его рук. С демонстративным знаком вопроса смотрю на него, и Дементьев, прямо под взглядом Красильниковой, мгновенно наполнившимся раздражением, поднимает мячик. И протягивает мне. Он ухмыляется.
— Хочешь поиграть, принцесс? Тебя отпиздить, нахуй? — и хочет кинуть в меня мячиком. Я смотрю на Красильникову, чувствуя, как её трясёт — и от злости, и от моего прямого взгляда.
Думаю о том, как я её презираю. И как сильно мне хочется сделать ей больно. Это не желание защититься — это желание напасть. Это тоже не то, что может меня оправдать — даже в моих собственных глазах.
И вспоминаю буквально дословно.
«Сегодня я позвала его в кино, а он отказал. Наверное, всë таскается за своей Юдиной. Какая же она тварь. А всë-таки, у него такие красивые голубые глаза… »
