– Я алломант, – сказал Уэйн. – Я ускорил для нас время. Если дернешься, они заметят, что ты расплываешься, и поймут, что случилось. Понял? Не кивай, просто скажи «да».
– Э-э… да.
– Хорошо, – похвалил Уэйн. – Как я уже говорил, меня послал Скоба, и я здесь, чтобы тебя вытащить. Похоже, босс переживает, что вы, ребята, начнете болтать.
– Я не начну! – Парень почти пискнул от явных стараний сохранять неподвижность.
– В тебе-то я уверен, – продолжал Уэйн, чуть изменив говор так, чтобы тот соответствовал области, из которой парнишка был родом, – центральной части Седьмого октанта. Добавил толику мельника: мальчишка наверняка подцепил говорок у отца. – Если бы ты заговорил, Тарсон приказал бы тебе сломать парочку ребер. Ты же знаешь, как он это любит, а?
Парень хотел кивнуть, но вовремя спохватился:
– Знаю.
– Но мы тебя вытащим, – заверил Уэйн. – Не переживай. Но что-то я тебя не узнаю. Ты новенький?
– Да.
– Тебя завербовал Скоба?
– Всего две недели назад.
– С какой базы вы отправились на дело?
– С какой? – переспросил парень, нахмурившись.
– У нас несколько операционных баз, – объяснил Уэйн. – Но ты, конечно, этого не знаешь. Новичкам босс показывает только одну – на тот случай, если они попадутся. Ты же не хотел бы… э-э-э… ненароком навести людей на наш след?
– Это было бы ужасно, – согласился Синдрен. Он посмотрел на дверь, но не пошевелился. – Он отправил меня в старый литейный цех в Лонгарде. Я думал, мы единственные!
– В этом-то вся идея. Непозволительно, чтобы какая-нибудь простая ошибка помешала нашей расплате.
– Э-э, да.
– Я смотрю, ты не веришь. Ничего страшного. Мне тоже кажется, что босс перегибает палку.
– Ага, – поддакнул парнишка. – Ну, ясное дело, большинству из нас просто нужны деньги, понимаете? Расплата – это хорошо. Но…
– …деньги лучше.
– Ага. Босс все время говорит о том, как здорово все пойдет, когда он станет главным, как город его предал и все такое. Но город всех предает. Такова жизнь. – Юноша взглянул на констеблей за дверью.
– Не переживай, – успокоил Уэйн. – Они думают, что я свой.
– Как вы это делаете?
– Просто надо говорить с ними на одном языке, сынок. Удивительно, до чего многим эта мысль так никогда и не приходит в голову. Уверен, что тебе не говорили о других базах? Я должен знать, какие в опасности.
– Нет, – твердо сказал юноша. – Я бывал только в литейном. Много времени там проводил, не считая вылазок.
– Могу я тебе дать совет, сынок? – поинтересовался Уэйн.
– Пожалуйста.
– Завязывай с грабежами. Ты для них не создан. Если когда-нибудь освободишься, возвращайся на мельницы.
Парнишка нахмурился.
– Настоящими преступниками становятся только особые люди, – объяснил Уэйн. – Ты не из их числа. Ты даже не заметил, как я обманом заставил тебя подтвердить имя человека, который тебя завербовал, и выдать местонахождение вашей базы.
Юноша побледнел:
– Но…
– Не переживай. Я ведь сказал: я на твоей стороне. Так что тебе повезло.
– Ага.
Уэйн понизил голос:
– Не уверен, что смогу тебя вытащить силой. Признай, малый, ты этого не стоишь. Но я могу тебе помочь. Ты должен поговорить с констеблями.
– Что?
– Дай мне время до вечера. Я отправлюсь на базу и все там очищу. Как только это будет сделано, можешь спеть копам, все им рассказать. Не беспокойся, ты слишком мало знаешь, чтобы у нас начались настоящие неприятности. Кроме того, существует резервный план. Я скажу боссу, что сам тебе это приказал, и с тобой все будет в порядке. Только ничего им не говори, пока не пообещают в обмен отпустить на свободу. Вызови в допросную стряпчего; попроси, чтобы привели малого по имени Аринтол. Говорят, он честный. – По крайней мере, так сказали Уэйну люди на улицах. – Пусть копы пообещают тебе свободу в присутствии Аринтола. Потом расскажи все, что знаешь. Когда выберешься, уезжай из города. Кое-кто из банды может не поверить, что я приказал тебе говорить, и ты можешь оказаться в опасности. Отправляйся в Дикоземье и устройся работать на мельницу. Там никто ни о чем не спросит. Так или иначе, малый, уходи из преступного мира. Ты просто в конце концов кого-то убьешь. Возможно, самого себя.
– Я… – Юноша заметно успокоился. – Спасибо.
Уэйн подмигнул:
– А теперь ты будешь сопротивляться всему, что я у тебя стану просить.
Он закашлялся и сбросил скоростной пузырь.
– …что-то, чего я не услышу, – говорил Бреттин, – то по моему приказу все это прекратится сразу же.
– Ладно! – заорал Уэйн. – Малый, расскажи, на кого ты работаешь.
– Ничего я тебе не скажу, коп!
– Ты заговоришь, или я тебе пальцы отрежу! – завопил в ответ Уэйн.
Парнишка вошел в роль, и Уэйн добрых пять минут с ним пререкался, прежде чем вскинуть руки и в гневе вылететь вон из комнаты.
– Я предупреждал, – напомнил Бреттин.
– Да уж. – Уэйн старался, чтобы голос звучал уныло. – Видимо, придется вам и дальше их обрабатывать.
– Не получится, – возразил Бреттин. – Скорее я умру и буду погребен, чем эти люди заговорят.
– Вот бы повезло, – проговорил Уэйн.
– Что вы сказали?
– Ничего. – Уэйн втянул носом воздух. – Кажется, прибыли булочки. Отлично! По крайней мере, я не зря сюда явился.
9
– Итак, мы пока точно не знаем, что произошло, – сказал Ваксиллиум, сидя на полу и разглядывая лист бумаги с результатами генеалогических исследований. – Слова Основания включали отсылки к еще двум металлам и их сплавам. Но древние верили в шестнадцать металлов, и Закон Шестнадцати так силен в природе, что пренебрегать им нельзя. Либо Гармония что-то изменил и алломантия действует теперь по-другому, либо мы никогда по-настоящему ее не понимали.
– Хмм, – удивленно произнесла кое-как пристроившаяся на полу Мараси. – Я знала, что вы законник, лорд Ваксиллиум. Возможно, металлург. Но философ? Не ожидала.
– Между законником и философом есть связь. – Ваксиллиум рассеянно улыбнулся. – И тот, кто стоит на страже закона, и тот, кто философствует, задаются вопросами. Я обратился к закону, потому что хотел отыскать ответы, которые никто другой не нашел, поймать людей, которых считали неуловимыми. Философия похожа. Вопросы, секреты, головоломки. Человеческий разум и природа вселенной – две величайшие загадки всех времен.
Мараси задумчиво кивнула.
– А что привлекло вас? – спросил Ваксиллиум. – Молодые состоятельные девушки нечасто берутся за изучение права.
– Я не настолько состоятельна, как может показаться с первого взгляда. Без дядиной опеки я была бы никем.
– И все же.
– Истории, – с мечтательной улыбкой пояснила Мараси. – Истории о добрых людях и злых. Большинство людей, с которыми мы сталкиваемся, не относятся ни к первым, ни ко вторым.
Ваксиллиум нахмурился:
– Склонен не согласиться. Большинство людей представляется в основном хорошими.
– Что ж, возможно. Но, наверно, все-таки надо следовать чему-то одному – добру или злу, – чтобы это имело какое-то значение. Люди… становятся то хорошими, то плохими скорее по инерции, а не по выбору. Ведут себя так, словно к определенным действиям их подталкивает окружение. Это походит на… представьте себе мир, в котором все озарено одинаково скромным светом. Все без исключения, снаружи и внутри, освещает однородный свет, который невозможно изменить. И вот в этом мире обычного света кто-то внезапно взял бы да и создал свет куда более яркий… Это же замечательно! Однако с таким же успехом замечательным творением считалась бы комната с более тусклым освещением. В каком-то смысле не имеет значения, насколько сильной была изначальная иллюминация. История складывается независимо от этого.
– Тот факт, что большинство людей порядочны, не делает их порядочность менее важной для общества.
– Да-да, – сказала Мараси, краснея. – И я не говорю, что хотела бы сделать их менее порядочными. Но… эти яркие огни и эти темные места меня очаровывают, лорд Ваксиллиум. Особенно когда сильно выбиваются из общего ряда. Почему в какой-то момент человек, который родился в хорошей семье, окруженный хорошими людьми, имевший хорошую работу и удовлетворительное финансовое положение, начинает душить женщин медной проволокой и топить их тела в каналах? И наоборот, большинство людей, которые отправляются в Дикоземье, приспосабливаются к тамошнему моральному климату, не страдающему избытком деликатности. И лишь немногие решают привнести с собой цивилизацию. Сотня людей, убежденных обществом, что «все так делают», согласится с самым жестоким и презренным из всех поступков. Но один человек скажет «нет».
– Право слово, в этом нет особого героизма, – пожал плечами Ваксиллиум.
– Уверена, что вам так только кажется.
– Вы слышали историю о первом человеке, которого я арестовал?
– Я… да. Да, я о ней слышала. Черный Перет. Насильник и, кажется, алломант-громила. Вы явились на базу законников, поглядели на доску, сорвали его портрет и забрали с собой. Вернулись через три дня с Перетом поперек седла. Из всей этой братии на доске вы выбрали самого опасного преступника.
