* Plutarch. Uber den Verfall der Orakel.
Вторичным открытием таинственной силы, названной не совсем удачно магнетизмом, положено основание экспериментальной психологии. Но что признание этого открытия совершилось еще не в достаточной мере – только новейшие деятельные исследования в области гипнотизма указывают на поворот к лучшему – это сделается понятным, если обратить внимание на то, какую оно представляет уступку со стороны медицины. Одно уже определение предмета показывает в достаточной степени, как велики затруднения, лежащие на пути к этому признанию. Я нарочно беру следующее, хотя и парадоксальное, но удачное определение месмеризма: магнетическое лечение есть такое лечение, при котором роль врача переходит к пациенту, ставящему диагноз своей болезни и подающему себе врачебную помощь, тогда как врач, поскольку он является магнетизером, представляет лекарство. Врач с трудом поверит этому, хотя уже Гиппократ сказал, что прописываемые во сне лекарства – наилучшие лекарства, однако нелегко будет убедить врача в том, что находящийся во сне необразованный человек понимает в диагностике и терапии более человека, обладающего высоким медицинским образованием, но находящегося в состоянии бодрствования.
Итак, здесь оппозиция понятна, но она несправедлива, и вот почему. Что магнетизм и сомнамбулизм – лекарства, это непреложно следует из того, что существует вызываемый во многих болезнях самой природой и служащий критическим и бдительным симптомом натуральный сомнамбулизм, а также из того, что искусственно развиваемый в человеке магнетизм ведет за собой очень глубокий сон, который должен оказывать общепризнанное целебное действие легкого сна в усиленной степени. Но с углублением сна возрастает не только физиологическое его действие, его целебная сила, но и ясность внутреннего пробуждения находящегося в нем человека, так как углубление сна влечет за собой перемещение порога его сознания. Вследствие этого перемещения способность восприятия сомнамбул распространяется на их внутренние состояния и достигает ясности внутреннего самосозерцания. Это дает им возможность производить диагноз, значение которого не умаляется тем, что он не содержит в себе технических научных терминов.
Что касается внешнего мира, то наш организм, находясь в таком состоянии, подвергается не только тем воздействиям его на нас, которые мы сознаем во время бодрствования, но и тем, которые, находясь под порогом нашего бодрственного сознания, воспринимаются нами только с перемещением этого порога. Он испытывает со стороны химических веществ минерального и растительного царств такие влияния, которые во время нашего бодрствования являются чрезвычайно редко, только в виде идиосинкразии, и чувствует их пользу или вред для себя подобно тому, как чувствуют это своим инстинктом животные. На этом основывается способность сомнамбул предписывать себе надлежащее лечение.
Что касается органа и образа восприятия сомнамбул, то это еще очень темный вопрос. Так как сознание их головного мозга находится в полном бездействии и так как между психическими их функциями и происходящими в их ганглиозной системе изменениями наблюдается такая же параллельность, какая существует между психическими функциями бодрствующего человека и происходящими в его мозгу изменениями (хотя материалисты думают, что на эту последнюю параллельность можно смотреть как на причинность), то ганглиозная система с ее центральным узлом, солнечным сплетением, считается органом их восприятия.
Параллельность между психическими функциями бодрствующего человека и соответствующими изменениями в области его чувств и головного мозга существует и между нашими трансцендентально психологическими функциями и соответственными изменениями в нашей ганглиозной системе, центральный узел которой – солнечное сплетение, уже в древние времена был назван брюшным мозгом.
Ясно изображена обнаруживающаяся при погружении в сомнамбулический сон борьба между головным мозгом и солнечным сплетением одной сомнамбулой у Вернера. Погружаясь уже в сомнамбулический сон, но не утратив еще чувствительности, она сказала: "Где я? У меня как будто нет головы. Страшная борьба между головой и сердцем! Оба хотят безраздельной власти, оба хотят и чувствовать, и видеть. Этого не может быть, это какая-то междоусобная война! Выходит так, что для того, чтобы что-нибудь видеть, я должна поместить голову под ложечку. Когда я думаю головой, то у меня болит под ложечкой, а между тем то, чем я вижу под ложечкой, видит еще недостаточно ясно. Мне приходится удивляться тому, что у меня хотя и есть голова, но она как будто перешла в желудок".*
* Werner. Symbolik der Sprache. 124.
Что ганглиозная система может занять мозговую, это обнаруживается уже в животном мире, например, у моллюсков и у таких насекомых, которые при недостаточно развитых чувствах обладают высокоразвитыми инстинктами.
Но головной мозг и солнечное сплетение, эти фокусы двух нервных систем, представляют вместе с тем и те части человеческого организма, которые магнетизируются самым простейшим образом. Их антагонизм изображен уже ведической философией. Основное учение Вед состоит в том, что человек, у которого умерщвлены чувства, в "лоне сердца" вмещает всеведение. Оттого и восхваляют йога, что он достиг единения (joga) с сердцем (manas). Вообще между показаниями о своем состоянии наших сомнамбул и тем, что сказано в Ведах о йогах, можно провести так много параллелей, что, очевидно, в обоих случаях говорится об одном и том же. Так, например, в Ведах говорится: "Сон для всех остальных существ, для подвижника – бодрствование, день же для остальных существ, ночь – для созерцающего муни".* Подобным же образом говорит и преворстская ясновидящая. "В таком состоянии, – говорит она, – я не грежу; нет, нельзя считать за сон такое состояние; оно может быть названо сном по отношению к внешнему миру, относительно же мира внутреннего это – наияснейшее бодрствование".**
* Bhagavadgita. II. 69.
** Kerner. Die Seherin v. Prevorst. I. 149.
В таком состоянии экстаза, согласно Ведам, пробуждается в "лоне сердца" внутреннее лицо (Purusha), отличное от лица, живущего бодрственной жизнью: тогда как первое сознает свое тождество со всеми существами (Tat twam asi), последнее есть гордое, занятое собой я – Ahamkara.* В Ведах даже намечена уже теория Месмера, ибо тот самый эфир, который находится вне человека в мировом пространстве существует в малом пространстве, внутри человека, в его сердце. "Это все есть дух (Purusha)... Кто в лоне сердца вмещает знание этого всего, тот сбрасывает с себя здесь, на земле, оковы неведения".** Таким образом, Веды ясно говорят о том, что внутренне пробуждающееся в сомнамбулизме сознание есть нечто другое, чем чувственное сознание нашего я. Но и сомнамбулическое сознание нуждается в его носителе; а так как лицо чувственного сознания, наше я, не есть этот носитель, то мы должны различать я и душу, лицо и субъект, ибо, как говорит Аристотель, в вопросе о существовании души имеет решающее значение вопрос о том, не встречаются ли в числе действий и страдательных состояний нашего субъекта такие, которые не принадлежат телу.*** Но существование таких функций доказывается многими явлениями сомнамбулизма; поэтому доставляемые сомнамбулизмом доказательства существования души имеют гораздо большую убедительность, чем те, которые содержатся в системах философии и религии. Содержащемуся в системах религии учению о душе должен быть дан другой вид, ибо сомнамбулизм доказывает, что между душой и я, субъектом и лицом, существует большое различие, тогда как в системах религии они отождествляются. Естественно, что последний взгляд на душу не мог устоять в борьбе с материализмом, утверждающим, что чувственное сознание, как связанное с организмом, должно вместе с ним и уничтожиться, что я представляет собой не реальное существо, а только состояние, продукт нашего организма. Возразить против этого нечего, с этим согласны даже пантеистические системы философии. Но материализм остается победителем только в борьбе с учением о душе, проповедуемым религией и отождествляющим душу и я; он бессилен в борьбе с тем учением о душе, которое полагает душу в основание и неосознаваемых нашим я функций нашего тела, которое смотрит на нее как на производителя, а не как на произведение тела, весь же организм вместе с чувственным сознанием считает преходящей формой явления этой души. Перед такой, лежащей за пределами нашего самосознания душой, обнаруживающейся с полнейшей ясностью в сомнамбулизме, материалистические аргументы вполне бессильны, и ей не только не причиняют никакого вреда возражения дуализма, но в ней даже монистически разрешается дуализм духа и тела.
