* Perty. Die mystischen Erscheinungen der menschlichen Natur. II. 365, 378.
** Zeitschrift fur Psychiatrie. 1858 und 1859. Der Sinn im Wahnsinn.
*** Maury. Le sommeil et les reves. 141.
Таким образом, в нашем сне определяются неопределенные ощущения, и совершающиеся в нашем организме слабые изменения, которые ускользают от бодрственного восприятия и которыми выражаются наши болезненные состояния в подготовительный период их развития, являются в нем в символической и большей частью в драматической форме еще задолго до обнаружения у нас болезни. Французский врач Вирей говорит, что красный цвет во сне указывает на предрасположение сновидца к кровотечениям, половодья – на предрасположение его к заболеванию с разлитием лимфы, пожары – на предрасположение его к внутренним воспалениям.* Одному субъекту перед возникновением у него спазм в груди регулярно снились дикие кошки, а другому перед наступлением у него пароксизмов лихорадки постоянно снились толпы людей.**
* I.H. Fichte. Psychologie. I. 540.
** Siebeck. Traumleben der Seele. 31.
Часто играет роль и ассоциация представлений. Бонетус приводит в пример одну даму, которая каждый раз могла безошибочно предсказать за день наступление своей болезни, так как каждый раз перед днем ее заболевания ей снился ее доктор.* Об одном такого же рода интересном сновидении рассказывает и Гервей. Один путешественник во время экспедиции к истокам Нила заболел сильным воспалением глаз, которое прошло только по возвращении его во Францию. Спустя десять лет он, к своему удивлению, заметил, что в его сновидениях каждый раз все отчетливее рисовались перед ним нильские ландшафты и эпизоды его путешествия. Это продолжалось, постоянно усиливаясь, шесть недель, пока, наконец, он не заболел опять таким же сильным воспалением глаз, от какого освободился десять лет назад.*
* Hennings. Ahnungen und Visionen. Leipzig, 1777. S. 214.
** Hervey. Les reves etc. Paris, Amyot, 1867. S. 360.
Наши патологосимптоматические сновидения, всегда возвратные, должны быть отнесены к одной категории с idees fixes сумасшедших. Так, одному сумасшедшему казалось, что он ощущает в животе присутствие трех лягушечьих голов; после вскрытия его трупа оказалось, что причиной этого служили три затверделые скирозные железы сальника.* Следовательно, бред сумасшедших, подобно обыкновенным сновидениям, дает возможность заключать по имеющих в нем место определенных представлениях о месте и качестве страдания. Вот почему Эскирол провел много ночей у постели своих умалишенных, часто открывавших ему во сне причины своих болезней.**
* Perty. Mystische Erscheinungen etc. I. 61.
** Boismont. Des Hallucinations. 273.
Все выше сказанное относительно наших восприятий, исходящих от нашего тела, может быть выражено словами Гиппократа, что во время нашего сна наша душа познает причины наших болезней, хотя и познает их только символически.
Дело в том, что в сновидениях нами даются не только общие указания относительно места наших внутренних ощущений, но часто воспроизводится более или менее пластично и сам страдающий наш орган. В таких случаях в нашем сознании является пространственно построенным причиняющий нам болезненные ощущения этот наш орган; хотя и здесь все-таки имеет место символизация, но такое наше сновидение можно уже признать зачаточной ступенью того видения насквозь сомнамбулами собственного своего тела со стороны его болезненных симптомов, чудесными рассказами о котором полна литература о сомнамбулизме.
Из новейших исследователей Шернеру принадлежит наибольшая заслуга в деле доказательства того, что между нашими сновидениями и раздражениями наших нервов, производимыми органами нашего тела, существует связь, причем часто имеет место даже пластическое, хотя и фантастическое воспроизведение этих органов. Он представляет дело таким образом: "Недоступными нашему бодрственному сознанию путями сновидение на канве получаемых нами от внутренних органов нашего тела нервных раздражений ткет непосредственную картину его внутреннего строения; совершаемая мастерицей-душой работа пластического формирования бывает отчетливой и фотографически точной или содержит в себе примесь символических прикрас. Оттого с восприятием всякого характерного нервного раздражения, вызывающего и соответственное характерное сновидение, в душе сновидца совершается работа зодческого воспроизведения посылающей это раздражение области тела, причем фантазии его приходится очень много трудиться над тем, чтобы только облекать доставляемый ей безжизненный материал в исполненные жизни символические образы. Посылается ли ему раздражение органом его зрения, как это часто бывает перед пробуждением, сейчас же в сознании его возникает наглядный образ сетчатой оболочки; принадлежит ли оно его желудку и кишкам, приходится дивиться богатству, с которым его фантазия, только при помощи воспринятого, воспроизводит тот или другой объем этих органов, их изгибы и длину; доставляется ли ему раздражение его сердцем или легкими, вызывает улыбку удовольствия ясность, с которой наглядно воспроизводятся движения этих органов".* Конечно, такой взгляд Шернера вполне правилен, но он оказывается узким в приложении к объяснению возникновения многих сновидений, так как сновидение отнюдь не представляет собой продукта чистого созерцания сновидцем внутреннего строения своего тела, но в образовании его принимают участие и другие факторы. Мы должны принять во внимание и свободную деятельность фантазии сновидца, состоящую не только в том, что эта фантазия символизирует доставляемый ей чувственным восприятием сновидца материал, но и в том; что она вплетает в сновидение, действуя по законам ассоциации, и посторонние элементы. Поэтому мы не можем смотреть на наше сновидение, взятое во всей его всеобщности, только как на фотографию состояний нашего тела.
* Scherner. Das Leben des Traumes. 62, 96 (Berlin, 1861).
Обычно, состояние нашего здоровья дает только основной тон нашим сновидениям и сообщает созерцаемым нами во сне образам единство; подробности же сновидения, как то приходится часто наблюдать, живописует без всякой посторонней помощи фантазия. Об интересном сновидении такого рода рассказывает Фолькельт: "Однажды вечером в одной веселой компании случилось выпить пива больше обыкновенного, отчего на следующее утро я почувствовал вялость и свинцовую тяжесть во всех членах тела. В последовавшую за этим вечером ночь мне приснилось, что я гуляю по главной улице своего города, но не в обыкновенном своем костюме, а в тяжелом дорожном плаще, меховой шапке и суконных башмаках. Долго я тащился в таком наряде, исполненный чувства стыда, что трудность моих движений зависит от слишком обильной выпивки. Вдруг я очутился сидящим на тротуаре с целой кучей плащей на коленях. Я пускаюсь в обратный путь и тащу с собой все плащи, перебросив их через левое плечо. Ко мне подходит какая-то незнакомая девушка и упрашивает меня взять у нее и понести довольно большую корзину. Я отказываю ей в ее просьбе, говоря, что я не имею никакого "касательства" к ее корзине. Затем я вижу подле себя одного моего старинного товарища по учению, мои же плащи превращаются в висящий на моей спине ученический ранец. Товарищ хочет повесить мне на спину еще что-то. Наконец он загораживает мне дорогу на углу одной улицы, упираясь в дом и колотя по чем попало руками, отчего я и просыпаюсь. Чувство утомления и тяжести в теле сказывается в каждой черте сновидения: в дорожном плаще, меховой шапке, суконных башмаках; в сидении на тротуаре с целой грудой плащей; в упрашивании понести корзину; в ученическом ранце; в желании товарища навьючить меня еще более, наконец, в преграждении им мне дороги. Конечно, это чувство служит раздражением, дающим направление сновидению, и в этом отношении представляет связывающий его узел, но узел сокровенный, находящийся позади фантазии. Раздражение не может оставаться ни на один миг в сознании сновидца в своем чистом, первоначальном виде, так как ничто не может укрыться от всевидящей его фантазии. Последняя, сейчас же по его восприятии, символизирует его в подобном ряде образов, имевшем место в рассказанном нами сне".*
* Volkelt. Die Traumphantasie. Stuttgart, 1875, S. 88.
Итак, прежде всего оказывается, что у сновидца осознание своей телесной жизни гораздо шире и яснее, чем у человека бодрствующего. Что во время бодрствования не воспринимается нами совсем или воспринимается в виде неопределенного ощущения, то во сне отчетливо нами воспринимается и символизируется. А так как прекращение восприятия нами впечатлений от внешнего мира, то есть исчезновение нашего эмпирического сознания, есть условие видения нами насквозь нашего тела и наступления такого перемещения порога нашего сознания, что последнее может наполниться трансцендентальным содержанием для человека бодрствующего, то позволительно допустить, что увеличение этого содержания сознания прямо пропорционально углублению сна. Значит, несомненно, что мы пришли бы к драгоценным заключениям, если бы в нашей памяти могли сохраняться видения нашего глубокого сна или если бы во время такого сна можно было заставить нас говорить о нашем состоянии. Нет ничего немыслимого в том, что едва народившейся экспериментальной психологии со временем удастся найти пути к достижению этих целей; пока же сомнамбулизм представляет единственный путь, могущий привести к одной из них.
