Повинуясь моей команде, Верный с явной неохотой развернулся задом к
теплу и еде и принялся взбираться по раскисшей грязи обратно на
пригорок.
— И передай своим, — неслось нам вслед, — что нас здесь три сотни
вооруженных мужиков. И многие бабы тоже не только ухват в руках держать
умеют. Кто сунется — горько пожалеет!
Ну, насчет трех сотен — это, видимо, все-таки преувеличение. Но
даже если их тут вполовину… плюс часть женщин — а в таком месте это не
удивительно, тем более на двадцать первом году войны… словом, две
сотни наберется легко, а то и больше. Две сотни решительных людей,
вооруженных луками и копьями, с малолетства умеющих всем этим
пользоваться и занимающих неплохую укрепленную позицию в своем родном
селе — это весьма серьезная проблема даже для регулярных войск. Тяжелой
рыцарской коннице тут негде развернуться, ни одной лошади под закованным
в латы всадником не перепрыгнуть эти колья — аккурат брюхом на них и
приземлится… легкой кавалерии опять-таки нужен простор… значит,
атаковать в пешем строю, в лоб, под градом стрел из-за заборов. Далеко
не у всякого из окрестных командиров хватит сил на такой штурм. А
главное — зачем? В военном плане затерянное в лесу село ценности не
представляет. Наказать за дерзость? Вполне себе мотив, конечно — в
человеческом обществе ради такого не раз предпринимались деяния и
покруче. Но, как правило, все же при избытке свободных сил. А они
сейчас, напротив, в дефиците и у Льва, и у Грифона…
Так что лесовики могут продолжать хамить безнаказанно, не глядя на
чины и титулы. А нам придется все-таки ночевать в лесу.
Эвьет не капризничала и не плакала, как стала бы делать почти любая
девчонка на ее месте. И даже не бранилась, как делал в детские годы я
сам (моему учителю стоило немалого труда отвадить меня от этой
привычки). Она лишь мрачно спросила:
— Куда теперь?
— Не знаю, — вздохнул я.
— Тогда поехали к просеке. Когда мы оттуда сворачивали, мне
показалось, я видела впереди какой-то шалаш.
Я ничего подобного не заметил — видимо, потому, что больше смотрел
поверх деревьев, где тогда еще можно было разглядеть дымы села.
Оставалось лишь довериться наблюдательности моей спутницы, для которой в
течение трех лет лес был единственным источником жизни.
В кромешной тьме, под бесконечный шелест дождя и чавканье грязи под
копытами, мы, наконец, выехали обратно на просеку. Я уже ничего толком
не мог разглядеть, даже специально всматриваясь. Но Эвьет уверенно
протянула руку, указывая направление, и через несколько минут мы
действительно добрались до сплетенного из веток и травы сооружения -
очевидно, то была времянка лесорубов, в эту пору, естественно,
пустовавшая. Я не питал особых надежд по поводу водонепроницаемости
подобной конструкции, но оказалось, что крыша, проложенная несколькими
слоями коры и мха, вполне справляется со своими обязанностями. Земляной
пол был покрыт, также в несколько слоев, еловым лапником и потом уже
мягкой травой сверху — так что внутри оказалось сухо, и даже царил
приятный аромат хвои и сена. В общем, не хватало только костра. Его
здесь, конечно, разжигали снаружи, и предусмотрительные лесорубы даже
оставили рядом с шалашом некоторый запас сучьев и веток — но все они,
естественно, были совершенно сырыми…
Однако это меня не смутило. Я нашарил в своей котомке очередную
коробку со свинчивающейся крышкой, открыл ее и высыпал немного
содержимого на предназначенные для костра ветки. От первой же искры
пламя вспыхнуло так резко и ярко, что Эвьет, с интересом наблюдавшая за
моими манипуляциями, даже отшатнулась.
— Химия — великая наука, — наставительно изрек я, убирая коробочку.
— Но в обществе тупых невежд такие фокусы лучше не демонстрировать. Еще
обвинят в колдовстве.
Сырое топливо, впрочем, все равно горело неохотно, громко треща и
давая много дыма. Но мы были рады и этому. К счастью, дождь наконец
все-таки иссяк — точнее, отдельные капли еще падали, но они уже не могли
помешать костру разгореться. Мы сидели, вытягивая руки и ноги чуть ли не
в самый огонь, и от нашей одежды лениво струился пар. Неподалеку изредка
пофыркивал Верный. Не хотелось ни говорить, ни вообще шевелиться. Но я
понимал, чем чреваты эти несколько часов под дождем, так что нужно было
принимать превентивные меры. Когда моя одежда более-менее просохла, я
достал из седельной сумки котелок, налил в него воды из фляги и,
используя недавно собранные растения, показал Эвелине, как готовится
целебный отвар. Конечно, делать это в полевых условиях было не слишком
удобно, но выбирать не приходилось. Именно этой горячей жидкостью с не
слишком приятным горьковатым вкусом нам и пришлось удовольствоваться
вместо ужина. А потом мы кое-как накрылись одной на двоих волчьей шкурой
(она, плотно свернутая и упрятанная в сумку, почти не намокла) и
моментально уснули.
Первым, что я увидел, проснувшись поутру, была оскаленная волчья
пасть напротив моего лица. Эвьет в шалаше не было, и ее арбалета,
разумеется, тоже. Я выглянул наружу.
И ничего не увидел. В сыром утреннем лесу стоял такой плотный
туман, что его, казалось, можно было резать ножом. Даже остатки костра
(давно, конечно, догоревшего) перед самым входом в шалаш виднелись
смутно, а дальше не было ничего, кроме сплошной белой пелены. Было легко
вообразить, что шалаш не стоит на земле, а плывет по небесам среди
облаков — или даже вовсе пребывает в некоем ином мире…
Тут же, впрочем, мне пришла в голову куда более прозаическая мысль
— а именно, сколь легко заблудиться в этом мареве даже в нескольких
шагах от шалаша, и я обеспокоенно окликнул Эвьет. Почти сразу среди
белизны проступил темный силуэт, несколько мгновений спустя обернувшийся
моей спутницей.
— Туманище, — сказала она словно бы даже с удовольствием, забираясь
в шалаш. — Но он ненадолго. Сегодня снова будет солнечный день.
— Как ты себя чувствуешь? — осведомился я. — Горло не болит?
— Нет, я закаленная, — беспечно ответила она, и это, конечно, была
правда. Хотя отвар все же лишним не был.
— Знаешь, Дольф, я подумала, что такая погода, как вчера, может
изменить весь ход истории, — продолжала баронесса. — Скажем, полководца
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
