плоту, имевшем перильца лишь с трех сторон. Четвертая, откуда въезжали и
входили пассажиры — и задом к которой стояла савраска — перед отплытием
замыкалась жердью, укладываемой на два столбика с рогатками на концах.
Однако на сей раз мы отчаливали в таких обстоятельствах, что об этой
мере безопасности никто не подумал, и дорогу телеге ничто не
преграждало. Тяжелые колеса чуть было не наехали на Эвьет, которая
старательно целилась для второго выстрела и оттого не заметила вовремя
опасность. Я едва успел выдернуть ее из-под телеги, которая в следующее
мгновение съехала задними колесами в воду.
Лошадь испуганно заржала; она и так была явно слабовата для такой
тяжелой повозки, а тут, похоже, еще и ополоумела от страха и вместо
того, чтобы бороться с внезапно потянувшей ее в реку силой, еще сильнее
сдала назад, усугубляя ситуацию. Паром слегка накренился. Торговец
обернулся и с криком "Тпрру! Куда, скотина?!" стал хватать кобылу за
уздцы, а видя, что это не помогает, метнулся к телеге, пытаясь
остановить ее сползание в воду. Бородачи поспешили к нему на помощь, но
один из них поскользнулся на свежей крови и грохнулся на настил. Парень
меж тем, подхватив обмякшее тело паромщика, пытался зажать ему рану на
шее, бормоча: "Вот черт! Я же не хотел…" Один лишь Верный хранил
полное спокойствие среди всего этого хаоса — очевидно, в гуще боя ему
доводилось видать и не такое. А брошенный без присмотра ворот неспешно
крутился сам собой, под действием течения вытравляя канат, еще
соединявший нас с дальним берегом.
Уже потом я смог восстановить все эти события по памяти, чтобы так
связно изложить, а в тот момент поддался общей неразберихе. Мне
показалось, что колесо все же успело проехаться по пальцам Эвьет, и я
осматривал ее кисть, повторяя: "Тебе больно? Ты что-нибудь чувствуешь?"
Когда я, наконец, понял, что с рукой все в порядке, а хруст, который я
слышал, издала вовсе не кость, а сломанная стрела (сам арбалет тоже не
пострадал), телега, несмотря на попытки ее остановить, с громким
всплеском окончательно съехала в воду, увлекая за собой отчаянно ржущую
клячу, а заодно и пытавшегося этому воспрепятствовать торговца. Что бы
там ни было под этим брезентом, оно мигом утянуло вглубь и телегу, и
кобылу, и хозяина.
Бородач остался на краю парома, но вместо того, чтобы пытаться
спасти торговца, сделал шаг назад. Второй, уже поднявшийся на ноги,
сделал было движение отстегнуть пояс с мечом, собираясь, видимо,
прыгнуть в воду, но первый удержал его за руку:
— Не надо. Все к лучшему. Вспомни, о чем третьего дня говорили.
— Да, но… не по-божески это… отец все-таки…
— А впроголодь нас держать по-божески? Денег давать только на
карманные расходы, точно мы еще пацаны сопливые? Он сам виноват. Не был
бы таким скупым, не цеплялся бы за товар до последнего.
— Да… но… — попытки второго вырвать руку, и в первый миг не
очень сильные, становились все слабее.
— Да и поздно уже, — подвел итог первый. — Его в этой мути уже не
найти. В ил ушел. А глубина здесь, по высокой воде, ярдов пятнадцать, а
то и больше… Только сам сгинешь.
— Ты прав, — медленно сказал второй, снова застегивая пояс.
— Не журись, Жакоб, — первый хлопнул брата по плечу, — выпьем
сегодня за помин души, вот и весь сказ. Ну хочешь — свечку за него
поставь и панихиду закажи. Только это уже, чур, со своей доли.
Они обсуждали это громко, ничуть не стесняясь нас. Да и чего им, в
сущности, было стесняться?
Я обернулся и шагнул к паромщику. Того пробирала дрожь агонии. Мне
достаточно было взглянуть и прислушаться, чтобы вынести вердикт.
— Бесполезно. Слишком большая кровопотеря, а главное, в артерию уже
засосало воздух. Сердце сейчас остановится.
— Я не хотел, — повторил долговязый, поднимая голову на меня. Все
его лицо было в крови, словно с него содрали кожу; светлыми остались
лишь белки и голубые радужки глаз.
В этот момент раздался тихий плеск. Это обрубленный конец каната
соскочил с ворота и упал в воду. Теперь мы дрейфовали, ничем не
связанные с сушей — и не имея никаких реальных средств изменить курс.
Плот, в который превратился паром, был слишком тяжел, чтобы плыть на
нем, гребя руками, весел здесь не было, а жердь, которой перекрывали
выезд, была слишком коротка, чтобы достать до дна на таком расстоянии от
берега.
Парень, уложив на настил голову паромщика, тщательно прополоскал
кинжал в воде и вновь спрятал его под заляпанную кровью одежду.
— Ну ладно, — произнес он, выпрямляясь. — Что случилось, то
случилось, а мне пора, — и с этими словами он прыгнул в воду и сильными
гребками поплыл к так и не достигнутому нами берегу.
Я оглянулся назад. Грифонские всадники были еще возле пристани, но
стрелять по нам или преследовать нас по берегу никто не пытался. Это
было бесполезно — нас отнесло уже достаточно далеко и к тому же вынесло
практически на середину реки. Я неприязненно покосился на братьев, а
затем обратился к Эвьет:
— Ну что, поплыли и мы?
Девочка вдруг смутилась.
— А… это обязательно? Может, подождем, пока нас прибьет к берегу?
— Это может произойти неизвестно когда, — ответил я, удивляясь, что
моя разумная Эвелина выдвигает столь нелепое предложение. — Или вообще
не произойти до самого моря. А в чем дело?
— Видишь ли, Дольф… я не умею плавать.
В самом деле, мне следовало самому догадаться. Хоть она и прожила
всю жизнь на берегу озера, оно было слишком холодным, чтобы купаться.
Даже при ее закалке за последние годы. То есть человек, умеющий плавать,
конечно, при необходимости сможет плыть и в ледяной воде. Но учиться
надо в комфортных условиях, а не когда дыхание перехватывает от холода.
Но почему она говорит об этом таким тоном, словно признается в
постыдном грехе?
— Ничего страшного, — ответил я. — Верный умеет. Держись за его
седло, и все будет в порядке.
— А… мы сильно торопимся?
— Тебе виднее, — пожал плечами я уже с некоторым раздражением. -
Это ведь тебе надо попасть… туда, куда мы направляемся, -
неопределенно закончил я, вспомнив, что братья могут нас слышать, и ни к
чему оповещать их о цели нашего путешествия.
Хотя вообще-то поездка к графу Рануару была моей идеей, но сейчас
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
