На этот раз он просидел всего лишь минут двадцать, после чего выдал:
— Я знаю, что ты не спишь, можешь не притворяться.
Невольно крякнула.
— Не тебе говорить про притворство, — на самом деле я не планировала скандалить, по крайней мере сейчас, когда на ноги даже встать не могла без посторонней помощи. Говорить было больно и трудно, всё время хотелось кашлять, но я всё же решила, что это не так уже важно в сравнении с тем, что он натворил.
— Ты права, — без всякой бравады согласился он.
Мы ещё немного помолчали, пока не спросила о главном:
— Егор… он твой?
Вопрос прозвучал странно, и если честно, то у Нечаева были все шансы вывернуться, но он ими не воспользовался, устало проведя рукой по шее и поставив точку во всей этой истории длиною в шестнадцать лет:
— Мой.
Наверное, я всё же на что-то надеялась. Например, что Нечаев зайдётся смехом и скажет, что я выдумщица, обязательно найдя всему правдивое объяснение. Возможно, даже поведает что-нибудь в духе индийских страстей — его подставили и ребёнка ему подкинули, а он, как благородный рыцарь, решил его не бросать. Вот только загвоздка в том, что Илья не походил на рыцаря, и врать мне он, по ходу дела, больше не собирался.
— Понятно, — голосом, полным разочарования, констатировала я.
Муж встрепенулся, едва не подпрыгнув в кресле:
— Что тебе понятно?!
Звучало грубо. И я скривилась, не в силах сдержать своих эмоций.
А Илюха нервно захохотал, запрокинув голову к потолку. Мне даже в какой-то момент показалось, что он попросту двинулся крышей на почве случившегося. Но это было бы слишком легко. Нечаев быстро взял себя в руки и, резко подавшись вперёд… коснулся моего плеча. Я не ожидала этого и — то ли от испуга, то ли от отвращения — дёрнулась вбок, пресекая прикосновение. Рёбра и грудина тут же отозвались болью. На глазах выступили слёзы, но я была рада ей. Лучше чувствовать боль физическую, чем… всё остальное.
Впрочем, он растолковал всё верно и больше не предпринимал попыток до меня дотронуться.
— Ты ничего не знаешь, — отводя взгляд, проговорил муж.
— Твоими стараниями, — напомнила я. — Но даже моих знаний достаточно, чтобы понять, какой же ты… мудак.
Рот двигался сам, на автомате выдавая слова, фразы, звуки… Мне всё чудилось, что это не я сейчас разговариваю с человеком, которого когда-то любила больше жизни. От меня там было только тело — израненное, потрёпанное, беспомощное. А мой дух… Мой дух был сильнее всего этого. И именно в этот момент я наконец-то решила: а какого, собственно, хрена?!
В последнее время моё желание жить неумолимо стремилось к нулю. А тут… злость на мужа вдруг заставила что-то в душе сместиться с мёртвой точки. Не скажу, что жизненная энергия прямо-таки забурлила во мне, но где-то на горизонте замаячил если не рассвет, то хотя бы его предвестники.
— Мудак, — не стал спорить Илья, — но всё далеко не так, как ты это видишь.
— Да? — выразительно изогнула я бровь. — Это легко определить. Ты спал с ней?
Он замер, будто окаменев. Нервно задёргались желваки, реагируя на с силой сжатые челюсти.
Реакция получилась более чем красноречивой. Я до последнего надеялась, что соврёт… Как если бы это было показателем того, что ему не всё равно.
Но Илья решил не оставлять нам шансов, шепнув:
— Да.
Теперь настала моя очередь нервно смеяться. Только мне, в отличие от супруга, каждый звук давался с неимоверным трудом.
— Что, собственно, и требовалось доказать.
Мои слова прозвучали как приговор. Илья мотнул головой и… сорвался со стула, вдруг упав на колени перед кроватью. И если вы вдруг решили, что он, каясь, решил так грехи свои замолить, то вы сильно ошиблись.
Нечаев уткнулся лбом в край кровати. Я же предприняла ещё одну попытку отодвинуться подальше, муж на это никак не отреагировал, чего не скажешь о моих рёбрах.
Атмосфера между нами потяжелела и стала какой-то… вязкой. Дыхание давалось с трудом, и дело тут было не в ранах.
— Я не знаю, как всё объяснить, — наконец-то нарушил он молчание. — Понимаешь, всё одновременно так… и не так.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На меня не смотрел, говоря куда-то вниз. При этом я видела — по его спине и побелевшим пальцам, вцепившимся в край кровати, — что он весь был натянут, как тетива лука.
— Есть вещи, которые просто нельзя оправдать.
— Я не хочу оправдываться…
— Тогда чего ты хочешь?! — мой голос сорвался, демонстрируя нотки истеричности. Не получилось у меня сохранить спокойствие.
Муж медленно поднял на меня голову, и я заглянула в его глаза. Слёз в них не было, но по взгляду было всё равно понятно, что он ни разу не в порядке, словно проживал свою собственную агонию.
— Чего я хочу? — хрипло повторил он. — Чего я хочу? Чтобы всё было хорошо…
Звучало смешно. О чём я ему и сказала:
— Смешно.
— Наверное, — не стал спорить Нечаев, крутанувшись на полу и усевшись спиной ко мне. — Без понятия, чего хочу. Давно уже без понятия. Всё так запуталось…
— Мне тебя пожалеть? — не удержалась от сарказма. Во мне слишком много яда, который явно требовал, чтобы его выпустили наружу.
— Нет. Но… возможно, когда ты выслушаешь меня, всё будет выглядеть не столь… двойственным.
— Нет.
— Нина, послушай, — выпалил Илья, обернувшись на меня, но я перебила:
— Нет, нет, нет!
— Нина!
— Нет!
Он подскочил с пола и заметался, аки раненый зверь, по палате, неустанно ероша свои волосы.
— Понимаешь, мы с Кариной…
— НЕТ! — рявкнула я, с ужасом понимая, что у них с Павловой даже было их общее «мы».
Илья, наконец, остановился и безумным взором уставился на меня.
— Я не хочу ничего слушать! Не хочу знать! — всё-таки расплакалась, перейдя на крик. — И видеть тебя! Знать — не хочу! Ничего не хочу…
Вид у мужа был такой, словно он хотел лишь одного — провалиться сквозь землю. Думала, выскочит сейчас в коридор, но Нечаев удивил, вернувшись к кровати и вновь опустившись на колени, прижимаясь лбом… к изгибу моего локтя. Я одновременно и хотела, и не хотела избежать контакта к ним.
— Прости меня, — тихо попросил он. — Прости, что сделал это с тобой, с нами…
От его слов стало больнее, но я не вырывалась, с жадностью впитывая каждое слово.
— Я действительно о многом врал тебе. Но… я всегда был честен, когда говорил, что люблю тебя. И я… люблю тебя.
Отчего-то я ему верила. Или просто хотела верить. Но, как оказалось, на одной любви далеко не уедешь.
— Уйди, — сквозь рыдания потребовала я.
— Это действительно то, чего ты хочешь?
— Да. Чтобы ты ушёл… и развода.
Глухой удар о пол последовал почти молниеносно, словно рассекая нашу реальность на до и после.
— Услышал тебя, — в конце концов процедил он, медленно вставая на ноги.
Больше он не проронил ни слова, и лишь дойдя до двери, обернулся, бросив на меня взгляд… полный чего-то тёмного и отчаянного. А ещё мне почудились слёзы, готовые сорваться с его ресниц, но поручиться за это я не могла. Мы смотрели друг на друга минуту, две, три… а потом он ушёл, тихо прикрыв за собой дверь.
Я осталась в палате одна — лежать реветь и смотреть на свежие капли крови подле моей кровати.
***
— Попробуйте найти плюсы в сложившейся ситуации, — преувеличенно оптимистичным тоном предложила психотерапевт. Я смерила её презрительным взглядом и подумала, как же скучаю по своему терапевту Оксане, к которой периодически ходила в течение нескольких лет.
Её любимой присказкой была следующая фраза: «Временами дерьмо случается со всеми, независимо от того, хороший ты человек или нет, и это просто нужно принять». Как мне казалось, я приняла, но потом явилась эта позитивная барышня, которая неизвестно с чьей подачи решила, что меня нужно спасать. Причём делала она это крайне бездарно и топорно, объявив едва ли не с самого порога:
— Я пришла вас учить позитивному мышлению.
Мне даже икнулось от неожиданности.
