А потом однажды поймал себя на том, что я стою посреди взлётки по стойке смирно и наблюдаю за тем, как два отморозка п*здят такого же духа, как я. Мы все там стояли с такой дичайщей безнадёгой в глазах и полной отрешённостью, в которой читалось: «Главное, что не меня». И вот здесь меня накрыло. Сделав резкий шаг вперёд, я перехватил руку прыщавого деда… Порыв был скорее спонтанный, чем обдуманный. В том, что меня будут усмирять толпой, сомневаться не приходилось. Просто я вдруг решил, что надоело… надоело идти на поводу у обстоятельств и всяких уродов.
— Ты чё, душара, — взвыл мой оппонент, — тебе жить надоело?!
— Сам ты… душара, — скривился от омерзения, — а я человек.
И не дожидаясь, когда на меня нападут первыми, оттолкнул дедушку в сторону, давая возможность парню на полу хотя бы закрыться.
На меня налетели сразу трое, а мой призыв сделал испуганный шаг назад… все, кроме лопоухого паренька, неожиданно ринувшегося мне на подмогу. Отбивались мы как могли, но в итоге всё равно оказались прижатыми к полу. Удары сапогами нещадно прилетали по рёбрам.
— Дурак, — выдавил я из себя, прикрывая голову руками, — куда сунулся?
— Сам не лучше, — сдавленно отозвался лопоухий.
Избили нас в тот раз знатно, я потом несколько недель ни сидеть, ни лежать, ни стоять нормально не мог… Но если честно, то я ни о чём не жалел, в тайне наслаждаясь этой саднящей болью, которая с каждым моим движением напоминала о том, что я — человек.
— Чё лыбишься? — толкнул меня в плечо Костя. — Мало получил? Сейчас сержант увидит, решит, что мало тебе досталось.
— Пусть решает, — махнул я рукой, — мне больше не страшно.
— Не страшно ему, — проворчал мой лопоухий приятель, — а огребать нам вместе.
Удивительным образом Козырев оказался прав — огребали мы с тех самых пор вместе, с той лишь разницей, что больше нас никто не бил. Остальных шпыняли, а нас не трогали, негласно решив, что своё право на спокойную жизнь мы заслужили кровью.
***
Дембель настал как-то быстро. Непростительно быстро. Стоя на посту и выслушивая офицерские наставления, я с ужасом осознал, что за год службы так и не обзавёлся никаким планом на жизнь. За забором нас ждал мир, большой и пугающе огромный. Это здесь, в пределах одной отдельной воинской части, моё имя ещё что-то да значило. А там… мне словно опять предстояло стать никем. Даже всерьёз обдумывал возможность подписать контракт…
— Да ну его, — канючил Костя, — ещё год в сапогах? Лучше сдохнуть.
— А там что?
— Свобода, — мечтательно вздыхал друг, — и девушки.
— Девушки — это да… — на автомате согласился я, испытывая внутри себя редкостный дискомфорт. История с Машей будто бы отрезала во мне всякое желание связываться с девушками. В то время как вся казарма вздыхала по недостатку секса и любви (секса в большей степени), я даже и не мыслил в эту сторону.
А тут свобода и… девушки. Невольно ощутил себя сопливым подростком, который случайно обнаружил, что девочки нужны не только для того, чтобы дёргать их за косички.
В итоге на дембель мы с Костей ушли вместе. Домой я не поехал, прекрасно понимая, что никто меня там не ждёт.
— Ты же со мной? — скорее сказал, чем спросил Костя, когда за нашими спинами громко хлопнули металлические двери КПП.
— Только давай без соплей, — пошутил неловко, ощутив ком в горле. Козырев был первым человеком в моей судьбе, кто не планировал вычёркивать меня из своей…
***
Следующие недели пронеслись если не в пьяном угаре, то… точно навеселе. Сначала нас потчевали всеми возможными яствами Костины родители, которые встретили меня как родного. Придя немного в себя, мы решили двигаться дальше и перебрались из Козыревской деревни в город, где, собственно, всё и закрутилось.
Глава 10.
Выписка из больницы пугала, вызывая вполне явственное чувство паники. Моя жизнь настолько перевернулась с ног на голову, что попросту было непонятно — а что дальше?
С Ильёй мы больше не разговаривали, да и не знала я, что можно ему сказать. Единственная чёткая мысль — развод.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Родители предлагали переехать к ним, но я не хотела, их эмоции буквально сбивали меня с ног, мешая думать трезво.
Гелька сделала выбор в сторону мужа, которому явно было не на руку ссориться с Нечаевым. Не думаю, что Илья чем-то им угрожал или ставил условия, скорее уж Кеша просто не стал рисковать. Как говорится, проявил инициативу.
Костю я в итоге тоже попросила не приходить, объясняя это тем, что мне необходимо собраться с мыслями. И даже почти не соврала. В голове действительно был кавардак: Козырев был неотъемлемой частью всей этой истории, и видеть его было ничуть не проще, чем Илью.
Семья, работа, друзья, даже собственное тело… всё пошло прахом. Но как ни странно, отчаянья на этот раз не испытывала, как если бы оно умерло вместо меня на операционном столе. Мне даже врачам предъявить было нечего. Претензий к тому, что они нарушили мой отказ от хирургического вмешательства, я не имела. Бригада делала свою работу, и, по-моему, подчиниться угрозам Нечаева им даже было в… радость, ведь мало кому хочется смотреть, как умирает человек, которому ты точно знаешь, как помочь. Но тут рождался новый вопрос: «Почему Илье было так важно, чтобы я выжила?» Чувство вины? Ответственность? Страх? Или же ему было… не всё равно?
Именно об этом я размышляла, стоя у окна и разглядывая огни ночного города, когда дверь за моей спиной тихо отворилась.
Она смотрела на меня долго и пристально, до последнего не решаясь зайти в палату, так и держась за дверную ручку. А я всё не находила в себе сил обернуться, предпочитая рассматривать Карину в отражении оконного стекла.
Но первой отмерла всё же я.
— Чего тебе? — совсем не приветливо поинтересовалась я, отворачиваясь от окна и скрещивая руки на груди. Где-то глубоко в душе мне хотелось скандала, разборок, шума… чтобы я точно понимала, что Карина мой враг. Но она продолжала молчать.
За всё то время, что я её не видела, Павлова заметно изменилась: теперь она мало чем походила на девочку-студентку, превратившись в женщину. Не в смысле возраста, а в плане… жизненного опыта. Не было в её взгляде больше былого восхищения и наивности.
Карина была одета в джинсы и пуловер, в простоте которых читались вкус и приличная сумма денег, списанных с Нечаевской карты. Зато лицо было уставшим, если не замученным, и никакой макияж не смог скрыть тёмных кругов под глазами и какого-то общего… уныния. Как если бы из неё выжали все соки.
— Ты сюда молчать пришла? — изобразила я из себя хозяйку положения, хотя у самой нервы едва не вибрировали от волнения.
Она заторможенно покачала головой и, сделав шаг вперёд, прикрыла за собой дверь.
— Только не говори, что пришла завершить начатое, — закатила я глаза, специально провоцируя её на невесть что. Но Карина продолжала стоять на месте и смотреть на меня потухшим взглядом, чем нереально так бесила.
Она закусила губу, после чего резко выдохнула:
— Как же я тебя ненавидела все эти годы…
Не скажу, что услышанное сильно шокировало. Наверное, я всё же ожидала чего-то подобного, особенно после той злобы, с которой Карина пыталась оттаскать меня за волосы.
— Ничуть в этом не сомневаюсь, — ехидно отозвалась я, выразительно изогнув бровь. Стервозность — единственный доступный мне инструмент в этой борьбе.
Но Карина и не думала реагировать на мои слова, лишь устало покачала головой. К слову, особой ненависти в её словах я сейчас не слышала.
— Ты не представляешь, сколько раз я прокручивала в голове варианты, что было бы… не впади ты тогда в истерику, после которой Илья попросил меня уехать.
— И что, по-твоему, было бы? — не удержалась от вопроса. Вообще-то, разговаривать с Павловой в мои планы не входило, но искушение вдруг оказалось слишком велико: хоть как-то узнать правду о том, что произошло… Смешно, но я до сих пор не видела в ней соперницу. Это Илья для меня был предателем и сволочью, а Карина… лишь частью его грязного обмана, пшиком на моём пути. Высокомерно? Возможно. Но ненавидела я именно мужа, ненавидела и… страдала от того, что всё вышло именно так.
