Исакович же, очень ценимый в армии, приведет ему триста отборных воинов, которых барон Беренклау рассчитывал использовать главным образом при осаде, и потому он вовсе не собирался отказывать Исаковичу в чине подполковника, если, конечно, тот не погибнет в бою.
План наступления, который Карл Лотарингский считал своим, был у Беренклау уже готов. Он хотел одним внезапным ударом с фланга ворваться в Майнц, потом захватить лежавшие на Рейне Вормс, Шпейер, форт Сен-Луи и, наконец, Страсбург, а оттуда вклиниться в Лотарингию, куда Карл Лотарингский с остальной армией мог бы уже двинуться не торопясь.
Прибыв наконец в лагерь, Исакович провел первую ночь в лесу, откуда был виден городок Штукштадт и небольшой рукав Рейна с синеющими вдали горами, избранный бароном Беренклау местом прорыва.
После многих дней непрерывного похода солдаты с облегчением вздохнули и, надеясь выспаться под теплым, летним, звездным небом, улеглись.
Им казалось, что они дома. Такая же равнина, такая же река, такие же болота, песок, ивняки, за которыми голубели горы. Из камышей вылетали аисты, а лягушки квакали всю ночь.
Но едва забрезжило, мимо них, точно колдун, проскакал Беренклау с приказом поднять полк и вывести его из леса под пригорок на смотр.
Рассвет тоже показался им знакомым, широкой волной спускался он с пологих темных гор на равнину, поросшую густою травой. На реке светало еле заметно, лишь слабый ветерок рябил водную гладь. Над неподвижной поверхностью, будто подернутой паутиной, взлетали зеленые стрекозы и маленькие, едва видимые глазу мошки.
На стрежне Рейн катил быстрее, ясно различались какие-то ветки, уносимые им, противоположный же берег расплывался в дымке. Среди густых деревьев там были вырыты шанцы французов с двумя пушками.
Ближе к тому берегу темнели очертания поросшего лесом острова. Беренклау задумал связать его со своими позициями мостом, но для этого требовалось перебросить туда ночью несколько человек, чтобы выкопать редут. Берег острова перед лесом был песчаный, и укрыться на нем от пуль было невозможно.
Глядя на противоположный берег, солдаты ничего не видели, кроме деревьев и глубоких темных провалов, в которых таилась неизвестность. Не рискуя подходить к воде, они, так и не умывшись, смазывали ремни, оружие, колеса и свои натертые, сбитые ноги. Без обычного шума построились неподалеку от неприятеля в длинные шеренги и неуверенным шагом, застегивая друг другу ранцы на спинах и насаживая штыки на ружья, вышли из леса, спотыкаясь в полумраке о пеньки.
Когда рассвело, они построились за пригорком у вырубленного виноградника, по которому бегали суслики, построились в полной тишине, выполняя негромкие команды своих командиров, хотя даже крик их не донесся бы до противоположного берега.
Уперев в землю ружья, они слушали жаворонков, смотрели на необычные кровли Штукштадта и старались не слишком переминаться с ноги на ногу, чтобы пыль не попала в смазанные дула. Офицеры в ожидании командира подравнивали их, заглядывали в ранцы, осматривали ружья, тесаки, пистолеты. Увидев командира, они заняли свои места перед строем. Исакович был в новеньком мундире красного сукна, но весь какой-то распухший и плохо выбритый. Видимо, Аркадий брил сегодня своего хозяина спустя рукава. Невыспавшийся и непротрезвевший слуга ехал весьма неуверенно на своей кобыле, вертящейся во все стороны, и вел в поводу белого жеребца, с которым конюх вечно не ладил.
Промучившись с добрый час, разъезжая вдоль рядов и командуя «на караул», Вук Исакович добился наконец того, чего хотел: перед ним стояли две вытянутые в ниточки шеренги солдат со знаменами на правом фланге. После этого он подал команду: «Вольно, с места не сходить!» В таком положении полк оставался еще почти четыре часа, хотя смотр был назначен экстренный. И солнце уже высоко поднялось, а Беренклау все еще не прибыл. Задержался он ненамеренно, потратив больше времени, чем рассчитывал, на осмотр и прослушивание позиций на противоположном берегу, что он проделывал каждый день.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Наконец он появился, трясясь на лошади, в сопровождении нескольких генералов, офицеров и мушкетеров и, едва поздоровавшись с Исаковичем, приказал приступить к упражнениям. Исакович начал с боевого клича: «Мария Терезия!»; потом солдаты приветствовали барона. Поднимая знамя, они выкрикивали его имя и титул, однако, сколько их ни наказывали, они под громкое «виват» невольно кричали не «Беренклау», а «Ребенклау».
Потом Исакович пустил полк беглым шагом с ножами в зубах в атаку прямо на него. Генералы переполошились, а у Беренклау от удовольствия мурашки побежали по телу. Потом Вук построил полк в три шеренги и скомандовал: «Ружья на изготовку!»
Сидя на лошади так, словно он обнимал ее своими длинными ногами за шею, фельдмаршал-лейтенант барон Йоганн Леопольд Беренклау принялся за смотр людей, рассказывая свите о прежних боях, что было у него признаком наилучшего расположения духа. Потом приказал Исаковичу явиться к нему после обеда и уже на ходу, отдавая честь знамени, спросил, умеют ли солдаты грести.
Когда, к великой радости Исаковича, всем довольный барон Беренклау уже покидал полк, который все еще стоял, замерев на месте, что-то заставило фельдмаршал-лейтенанта оглянуться. Он нахмурился. Исаковича всего передернуло.
Аркадий, который, ведя его жеребца в поводу, старался держаться сзади, неожиданно стал их обгонять, покачиваясь из стороны в сторону, что на фоне застывших шеренг не могло не броситься в глаза.
— Какого черта? — немигающим взглядом уставясь на денщика, тихо спросил Беренклау, которому хотелось, чтоб первый смотр прошел как можно торжественнее.
Исакович, мечтавший о том же, обомлел, не в силах выдавить из себя ни слова.
А денщик, увидев нахмуренное лицо Беренклау, дернул жеребца за повод, пытаясь его успокоить, зашептал ему что-то ласковое, но почувствовал, что соскальзывает с лошади вместе с седлом, судорожно ухватился за гриву своей кобылы. Напился он, как и каждую ночь, оплакивая погибель, ожидавшую их всех, и только сейчас начал трезветь от страха и боли.
Когда Беренклау заорал на него, у бедняги потемнело в глазах, он сообразил, какое зло причинил полку, и решил, что он причина всех несчастий. Совершенно отрезвев, извиваясь от боли в лодыжке и напрягая все силы, чтобы не упасть вместе с седлом, у которого ослабла подпруга, он ухватился за хвост вертевшейся лошади.
Беренклау гневно посмотрел на него, не зная, что железное стремя вонзилось в ногу денщика, и погнал коня рысью. Генералы, офицеры и мушкетеры последовали за ним.
Аркадию надо было ехать за сопровождавшим командующего Исаковичем. Кое-как выпрямившись, он стегнул по силившейся сбросить его кобыле. В глазах мельтешили пригорки и лозняки, его бил озноб, от боли он обливался холодным потом. Пытаясь уразуметь, что крикнул ему по-немецки Беренклау, Аркадий, потрясенный до глубины души, с тоской смотрел на австрийских генералов и офицеров и крыл их про себя последними словами.
А отупевший и усталый полк тем временем двинулся обратно к лагерю, в лес.
Выехав из лощины между двумя холмами, они увидели внезапно открывшуюся им покрытую лесом противоположную сторону Рейна, залитую солнцем, с очертаниями Вормса у подножья далеких гор. В то же мгновение французы открыли по ним огонь. Все пришпорили лошадей, кроме Аркадия, который, хоть и слышал свист пуль и чувствовал, как дрожит лошадь, не мог отвести глаз от привольных, светлых горизонтов на той стороне реки.
Когда стрельба усилилась, он сошел с лошади, которая остановилась как вкопанная, чтобы отвести ее в сторонку и успокоить. Увидав, что он остался на пригорке с лошадьми один, Аркадий, озираясь на французские форпосты на том берегу, начал нашептывать ласковые слова своей кобыле и дергать за повод жеребца. Чтобы спасти лошадей, он надумал зайти за холм и у дерева осмотреться и решить, что делать дальше. Он побежал, но пули засвистели со всех сторон, ударяясь в землю у самых его ног, и Аркадий лег. Внезапная стрельба и то, что его заметили, удивили его. Он вскинул тяжелую с похмелья голову, поднялся, чтоб поглядеть на французов и обругать их так же, как незадолго до того обругал австрийцев.
