Она выдернула из коробки салфетку и промокнула глаза.
Крис качнула головой и, откинув её на спинку, тяжело вздохнула: она тоже плакала.
— Ты каждый раз говоришь себе: завтра обязательно почитаю с ним книжку, завтра сходим куда-нибудь, сделаем что-нибудь вместе. Но завтра у Серёжи открывается рвота, или кровотечение, или поднимается температура, и ты даже не вспоминаешь, что собиралась. Ты разрываешься между двумя детьми: больным и здоровым, а их отец строит империю, приходит домой всё позже и трахает бабу-технолога, что создаёт для него формулы волшебных органических кремов, с которыми однажды он покорит мир. — Она шумно высморкалась в салфетку. — Сейчас я говорю себе: я должна была. Всё это отговорки: больной ребёнок, неверный муж. Я мать! Я была обязана! Но окажись я в том же положении снова, уверена: поступила бы так же. Я чувствую себя такой виноватой перед ним. И это чувство вины словно отравляет всё остальное, забивает своим привкусом, как чёртова корица, куда бы её ни добавили, — рвано вздохнула она. — Но как бы погано себя ни вела, сына я люблю больше всего на свете, — она шмыгнула и повернулась к Крис. — Береги его, девочка.
— Я постараюсь, — вытерла Крис слёзы рукой и тоже шмыгнула. — Чёрт!
Она отставила бокал. Взмахнула руками. Отчаянно. Безнадёжно. И разрыдалась.
— Ну, ну, ты-то чего? — обняла её мама.
И Мир уже хотел уйти: он и так услышал, и увидел больше, чем надо, но мама вдруг сказала…
— Он думает, что его девушку, которая погибла, я не любила, — отпустила Ирина Владимировна Кристину и отшвырнула мятую салфетку, что держала в руке. — И он прав, чёрт побери! Прав. Нет, я не радовалась, что она умерла, я не бездушная тварь, хоть так, наверно, себя и веду. Я горевала вместе с ним. И я понимаю, каково ему было. Но я её не любила, потому что она не любила Миро̀, — она покачала головой. — А он даже не замечал, как нарочито она его хвалит, как давит из себя заботу, искренность, любовь. Но я мать, меня не обманешь. Я всё видела. У неё к нему было только одно чувство: дай, дай, дай. Мы со Славой поедем туда, мы со Славой полетим сюда, — передразнила она противным тоненьким голоском. — Она даже звала его Слава, понимаешь? Словно всё, начиная с имени, хотела в нём переделать под себя. Он купит, он сделает, он будет добиваться, — снова передразнила она. — И всё ей было нужно самое-самое. Престижное, элитное, за бешеные деньги, которые он тогда зарабатывал. Он и машину ту чёртову взял, потому что она была самая дорогая. И уверена, это она кричала ему: «Давай! Жми на газ! Обгоняй его!» перед тем, как они разбились. Он чуть не погиб из-за неё. Ради неё он готов был на всё.
Она допила очередной бокал, вылила себе из бутылки остатки.
— И сейчас я скажу вопиющую вещь, — подняла она бокал за тонкую ножку, — но это бог его от неё избавил, иначе она никогда бы не слезла с его шеи, нарожала детей и всё тянула, тянула и тянула бы. Она не думала о нём. Она думала о себе. А я мать. Его мать. Я такие вещи чую, когда берут больше, чем дают. Ты не такая, — повернулась она к Крис. — Ты за него порвёшь…
Мир покачал головой: дальше пошли пьяные разговоры, а он и так уже услышал слишком много.
Слишком много для того, чтобы переварить это сейчас.
Мир осторожно спустился. Попросил мажордома позвать виновницу торжества вниз к гостям и помочь ей спуститься. А сам пошёл на кухню: знал, что отец заказал торт, хоть сам уехал. И Мирослав пошёл проверить, привезли заказ или нет.
Дождался, пока мать спустится, на торте зажгут свечи, в саду установят петарды…
Когда они отгремели, и гости разошлись с кусками бисквита на бумажных тарелках, Крис нашла его сама.
— Пора? — обернулся Мир.
— Пора, — сказала она, обречённо кивнув.
— Уже уезжаешь? — отрезав кусок торта на подставленную тарелку, Мир положил нож.
— Да, Ротман уже прислал машину с водителем. Но она подождёт. Пора поговорить, — взяла его Крис за руку.
— Так дело всё же в Ротмане? — кивнул он в сторону озера.
Чудесное место — тихое, красивое, волшебное — как раз для «поговорить».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет, он тут ни при чём.
— Но он так о тебе печётся, — открыл Мир калитку, что вела из сада прямиком к пруду.
— Скорее, наоборот, — пошла Крис рядом, срывая по дороге травинки. — Я получила отставку. Раньше я его возила на занятия два раза в неделю. Теперь он нанял себе другую няньку, но пока его нянь будет возить и меня.
— Пока?
— Да. Неважно. К чёрту Ротмана. Поговорим о нас, — выкинула она раскрошившийся в руках колосок.
— С удовольствием, — развернулся Мир, готовый слушать.
Пахло летом: скошенной травой, земляникой, клевером. В траве стрекотали сверчки. По тёмной глади озера пролегла лунная дорога. От налетевшего ветерка сухо шелестел камыш. И стояла такая тишина, что было слышно, как в воде плещется рыба.
— Я рассказала тебе не всё, — вздохнула его мечта. — То есть не то, чтобы я намеренно скрывала. Просто не думала, что это важно, пока ты не сказал, что твой отец — владелец «Экос».
— И я теперь его генеральный директор?
— Да, это важно. Но не потому, что я не смогу устроиться к тебе на работу, а потому, что я работаю в «Органико».
Мир тряхнул головой:
— Не понимаю.
— «Органико» — вечный конкурент «Экос», тоже выпускает органическую косметику, имеет своё производство, магазины, филиалы.
— Это я знаю. Я не вижу никаких проблем в том, что ты там работаешь.
— Потому что ты не всё знаешь, — вздохнула она. — А я подписала договор о неразглашении с очень жёсткими условиями, поэтому не должна тебе ничего говорить, но у меня есть информация…
— Крис, если это тебе навредит, — пока она не сказала ничего лишнего, прижал он пальцы к её губам. — То не говори.
— Это важно, Миро, — убрала она его руку.
— Важнее твоей безопасности? Карьеры? Свободы? — покачал он головой. — Я знаю, что такое коммерческая тайна и чем чревато нарушение таких соглашений. Не хочу ничего знать.
— Это смешно, — усмехнулась она. — Я пытаюсь защитить тебя. Ты — меня.
— Это нормально, — улыбнулся Мир. — Просто нам не всё равно.
— Нет, ты обещал быть плохим мальчиком и думать о себе.
— Я соврал, — невинно пожал он плечами.
— Мир, я сама не понимала, насколько это важно, пока не узнала, что твой отец болен.
— Крис, мы не враги с «Органико». Мы никогда не воевали и ничего не делили.
— Это было давно. Сейчас всё изменилось.
— Господи, я не хочу говорить с тобой о чёртовой работе. Я согласился… — он выдохнул. — В общем, ты знаешь, почему я согласился. Потому что должен был что-то сделать для отца. Сейчас. Пока не стало слишком поздно. Не для «Экоса» — для него. Знал, что он будет рад, если я займу его место. Меня готовили его занять. Учили. Оплачивали моё образование. Рассказывали. Показывали. Посвящали. Кто, если не я? Но я не оправдал родительских надежд. Да, я умею, знаю, что нужно делать, меня хорошо учили. Но я не хочу. Это не моё. И это временно, потому что с компанией всё равно нужно что-то решать. И решать придётся мне.
— Ты взвалил «Экос» на себя, чтобы твой отец мог спокойно лечиться, и никто не знал?
— Он не хочет лечиться, он хочет оторваться на полную катушку. Сделать то, что давно собирался. И чёрт знает, что ещё у него на уме, какие планы на эти три месяца или полгода, но точно не управлять «Экосом».
— Но он ведь расстроится, правда, если ты его подведёшь? Если эти несколько месяцев не продержишься? Если компания не устоит?
— А есть такая опасность? — удивился Мир.
— Миро̀, — она покачала головой и до того, как он успел что-либо сделать, выпалила: — В «Органико» знают, что твой отец болен. И они… нет, мы, потому что я одна из них, — отступала она, чтобы Мир не заткнул ей рот, а он шёл за ней, — собираем любой компромат, чтобы твою компанию опорочить, подорвать к ней доверие и выкупить за бесценок.
— Что? — выдохнул Мир, словно его ударили под дых и остановился.
