будто впали, кожа сделалась пепельного цвета. Кажется, что прежняя я умерла вместе с пациентом. Я больше не врач, больше не мать.
Я убийца.
Я выхожу из операционной и замираю.
Они, наверное, слышали скрип двери, потому что дверь операционной в противоположном конце коридора открывается и из нее выходят двое в форме, которую я вчера оставила на крыльце. Подходя ко мне, они украдкой проверяют, не появится ли в коридоре охранник.
– Где тело? – спрашивает человек слева. У него сильный акцент, резкий тон. Акцент, кажется, восточноевропейский, раньше я этого не заметила. Я узнаю его: в день, когда все началось, он был первым, кого я увидела у себя на подъездной дорожке. Человек с карими глазами.
Так он все-таки говорит по-английски.
Второго я тоже узнаю, он вытащил у меня из-под ног кусок пластика и рассмеялся, когда лицо у меня перекосилось от боли. Они стоят так близко, что я чувствую на лице тепло их дыхания.
– Оно еще не готово, – говорю я хриплым шепотом. – Я сделала то, что вы просили. Теперь я должна сказать жене пациента, что ее муж умер.
Я уже собираюсь пройти мимо, как рука хватает меня за предплечье. Я стремительно разворачиваюсь.
– У тебя есть пять минут, – говорит он.
Я отдергиваю руку и иду по коридору, чувствуя, как жжет кожу в том месте, куда вонзились его ногти.
Прохожу заграждение и поворачиваю в отделение. Чем дальше я иду, тем сильнее начинаю паниковать, вспоминая, как смотрела на меня миссис Шабир перед операцией: в глазах у нее стояла боль, физически ощутимый нутряной страх.
Вы ведь сделаете все возможное, правда, доктор Джонс?
Я останавливаюсь перед дверью, положив руку на живот.
Выбор был между ее мужем и моим сыном. Ее боль или моя.
Я делаю глубокий вдох и вхожу в комнату.
Миссис Шабир сидит на стуле возле кровати, сгорбившись, со скорбным лицом. Пиар-менеджер Ахмеда Шабира выпрямляется и откладывает в сторону ноутбук при виде меня. Этот звук выводит миссис Шабир из транса.
Стоит ей заметить меня в дверях, как в глазах у нее появляется жизнь и она вскакивает со стула. А потом она видит выражение моего лица. Глаза у нее мгновенно наполняются слезами.
– Нет…
– Миссис Шабир, мне…
– Нет! Не может быть. Вы сказали, девяносто процентов! Девяносто!
Она начинает рыдать, закрыв лицо руками. Колени у нее вот-вот подогнутся. Звуки, которые она издает, напоминают об умирающем животном: чистая, несдерживаемая агония.
Я это сделала.
– Миссис Шабир… – голос у меня сдавленный. Я откашливаюсь, чтобы говорить четче, но кажется, что становится только хуже. – Мы провели шунтирование каждой из закупоренных артерий, но ближе к окончанию операции у вашего мужа порвалась аорта. Мы сделали все, что могли, но он потерял слишком много крови. Мы больше ничего не могли сделать, чтобы его спасти. Мне очень жаль.
Я даже не уверена, что она меня услышала. Она так сильно плачет, что вот-вот начнет задыхаться. Я подхожу к ней, чтобы попытаться усадить ее на стул.
– Может быть, вам стоит присесть…
– Не трогайте меня!
Она опускается на стул, спрятав лицо в ладони и пряди темных волос.
В углу палаты у Тэмми отвалилась челюсть и побелело лицо.
– Он… он не мог… – говорит она. Что-то щелкает у нее в голове. – Мне нужно позвонить.
Я смотрю на дверь и вижу, что через стеклянную перегородку смотрит Вэл, я встречаюсь с ней взглядом. Наверное, все в отделении слышали шум. Я киваю ей и иду к дверям.
– Я только что сообщила ей, что ее муж умер. У нее шок. Посидите с ней?
– Конечно, – отвечает она.
– Мне не стоит вам напоминать, что ничто из того, что вы услышите в этой палате, не должно стать достоянием общественности?
Она понимающе кивает и присаживается рядом с миссис Шабир. Как только рука Вэл касается ее спины, непоколебимость Минди испаряется. Вэл легонько укачивает ее из стороны в сторону.
Я это сделала. Я убийца.
Я выхожу в коридор. От стресса и переутомления меня почти шатает. Иду по отделению как в тумане и чувствую на себе любопытные взгляды. Когда я прохожу за заграждение и приближаюсь к двери операционной, у меня за спиной приоткрывается соседняя дверь. Сквозь щель меня буравят глаза.
Они ждут.
– Почему так долго?
– Я следую протоколу, – говорю я свистящим шепотом. – Если хотите, чтобы я вышла сухой из воды, вам нужно оставить меня в покое и позволить делать свою работу.
– Быстрее, – бросает он и закрывает дверь с тихим щелчком.
Из-за поворота появляется Дэвид.
– Вы в порядке, док? – спрашивает он.
Если кто-то уже сказал ему про смерть Шабира, он не подает виду. Но даже когда ему станет об этом известно, он должен будет продолжать патрулировать коридор, пока не увезут тело Шабира. По протоколу он должен стоять у тела в морге, пока ведутся переговоры с правительством. Мои шантажисты должны успеть к тому времени исчезнуть.
– Да, – отвечаю я. Получается довольно резко, и у него с лица исчезает улыбка.
Я, наверное, выгляжу пришибленной, потому что он бросает на меня удивленный взгляд, а потом отрывисто кивает и удаляется прочь по коридору. Я жду, пока он завернет за угол, а потом захожу в операционную.
Там сейчас стоит мертвенная тишина. Младший хирург наклонился над операционным столом, зашивая пациенту грудь. Две медсестры ждут, когда можно будет завернуть тело для отправки в морг. Весь пол в крови.
– Я доделаю.
Младший хирург подпрыгивает от звука моего голоса.
– Да? – говорит он. – Мне сказали, что мне нужно…
– А теперь я вам говорю, что доделаю. – Я смотрю на медсестер, которые стояли, прислонившись к стене, а теперь выпрямились. – К вам это тоже относится. Я сделаю то, что требуется, и отвезу тело вниз. Если хотите чем-нибудь заняться, можете потом вымыть пол.
Они молча уходят, переглядываясь, слышно только шарканье ног.
Я никогда не была такой грубой, но, кажется, это единственный способ сделать так, чтобы никто не задавал вопросов. За жесткость они начинают меня ненавидеть, но делают так, как я говорю.
Я надеваю чистые перчатки и приближаюсь к телу.
Занавески убрали. Кожу у него на груди еще не зашили, видны плоть и белая кость грудной клетки. Младший хирург зашивал проволокой.
Я беру в руки иглодержатель и бросаю взгляд на его лицо.
У него все еще заклеены глаза, а челюсть отпала из-за трубки, которая была вставлена между зубов. Я протягиваю руку, закрываю ему рот и снимаю ленту с глаз. К ней прилипла длинная черная ресница. Снова чувствую непреодолимое желание.
Не сейчас.
Я скатываю ленту в комок и кладу на столик с инструментами. Ахмед и правда был красив: четко очерченные скулы, развитая челюсть, полные губы. Его жена больше никогда не поцелует его губы.
Я наклоняюсь, пока мои губы не оказываются в миллиметре от его уха. Он пахнет кровью и дезинфицирующим раствором.
– Простите, – шепчу я.
Выпрямляюсь, стараясь отбросить эмоции. Я не
