искру узнавания в ее глазах.
– О господи… прошу прощения. Мне показалось, я вас узнала…
– Не стоит, не стоит, – говорю я, поднимая руку, чтобы ее остановить. Я меняю тему как можно скорее. – Вы видели Полу в четверг в какой-то момент?
– В четверг? – повторяет она, припоминая. – Нет. Обычно она ходит за утренними газетами в магазин и я вижу ее в окно, но в то утро я поехала к окулисту в город.
– В какое время вы вернулись?
– Думаю, около десяти.
– Вы заметили что-то необычное на Проспекте в тот день? Кого-нибудь незнакомого? Может быть, машины, которых раньше здесь не было?
– После ужина я видела фургоны для переезда. Около половины седьмого…
Кто может затеять переезд так поздно?
– Кто переезжал?
– Я не слышала, чтобы кто-то на Проспекте переезжал, – отвечает она. – Поэтому и решила, что это странно.
– Может быть, это была доставка? – спрашивает сержант Райан.
– Тогда это была очень крупная доставка, фургонов было как минимум пять.
«Господь, благослови любопытных соседей», – думаю я про себя и пытаюсь не дать ей понять, что она предоставила нам какую-то важную информацию. Некоторые люди склонны к тому, чтобы приукрашивать правду, если оказываются в центре внимания; миссис Ховард выглядит именно таким человеком.
– Вы можете вспомнить какие-то из регистрационных номеров? Или название компании? Иногда названия пишут на фургонах.
– О, к сожалению, я ничего не видела. От всех этих тестов у окулиста у меня ужасно устали глаза. Понимаете, я близорука, и уже темнело.
– Вы видели, в каком направлении они уехали? – спрашивает сержант Райан.
Миссис Ховард смотрит в окно с задумчивым видом.
– Они уезжали прочь, мне было видно их сигнальные огни.
– Но вы не видели, от какого дома они отъезжали?
– Боюсь, нет. Они проехали слишком быстро.
Возможно, миссис Ховард ошиблась. Может быть, ничего странного в этих фургонах не было и она просто незнакома с семьей, которая переезжала. Но я знаю ее тип: она упорна в желании все выведать, для нее приватность скорее препятствие, чем добродетель, она хочет обладать каждой частицей сплетен, которую только сможет достать. Надо полагать, миссис Ховард могла бы рассказать мне любой секрет каждой семьи на Проспекте.
– Спасибо, что ответили на наши вопросы, миссис Ховард. Если вспомните что-то еще, обязательно с нами свяжитесь.
Я протягиваю ей свою визитку через стол и смотрю, как она берет ее в руки, молча кивнув. Снова подняв на меня глаза, она награждает меня тем самым взглядом. Жалостливым взглядом, которым все смотрят на меня, когда речь заходит о моем сыне.
– Я еще раз должна извиниться, если вас расстроила. Я не сразу вас узнала. История вашего сына просто…
– Как я уже сказала, – прерываю ее я, на этот раз жестче, – не стоит беспокоиться. Не вставайте, мы с коллегой найдем выход.
По ее лицу я могу судить, что миссис Ховард не так часто теряет дар речи. Но горюющие матери обладают таким эффектом; никто никогда не знает, что сказать.
– Не думаю, что она нарочно это сказала, – говорит сержант Райан, когда за нами закрывается входная дверь.
Сначала Дайан, потом Марк. Все пытаются ходить вокруг меня на цыпочках.
– Иди попроси сержанта Чесника, чтобы порасспрашивал со своей командой о фургонах, – говорю я, ступая на садовую дорожку. – Проверь, действительно ли кто-то уезжал с Проспекта в четверг и видел ли кто-то фургоны.
– Да, мэм.
Я открываю калитку и выхожу на дорогу.
– Что с ним случилось, мэм? С вашим сыном?
Этот вопрос заставляет меня замереть.
– Извините, что спрашиваю, но все в участке знают, кроме меня, и…
Я слышу отзвуки душевной борьбы в его голосе: ему неловко, что он сует нос не в свое дело, но еще ему очень хочется узнать ответ.
Чтобы ответить, мне приходится вспомнить. Вспомнить его. Я вижу перед собой любимое улыбающееся лицо Джейми, и глаза у меня наполняются слезами. Каждый раз меня как будто ударяют в живот.
– Я повела его на пляж, – говорю я хриплым голосом. – Он играл, а я уснула. Я работала в ночную смену, а бывшему мужу тоже надо было работать в тот день. Когда я проснулась, его уже не было. Кто-то увел его, пока я спала, и… – Я стискиваю зубы, чтобы подавить всхлип, и задерживаю дыхание, пока мне не удается это сделать. – Я больше никогда его не видела.
Я резко выдыхаю и смахиваю слезы. Ненавижу раскрывать душу, особенно на работе. Повернувшись к нему, я замечаю ту же сочувственную улыбку, которую видела у миссис Ховард.
– Как только вернемся в офис, – говорю я, – хочу, чтобы ты как можно больше разузнал про доктора Джонс. Миссис Ховард сказала, что Зак уехал со своим дядей – убедись для начала, что у Анны или ее мужа действительно есть брат. Про мужа тоже выясни.
– Думаете, она солгала, что сын уехал?
Я смотрю туда, где кончается переулок, крыша роскошного дома хирурга едва видна за деревьями. Ни у кого нет идеальной жизни. Неважно, насколько человек богат и успешен. У нас у всех есть секреты.
– Не знаю, в чем тут дело. Уверена, доктор Джонс говорит правду. Но нам нужно рассмотреть проблему со всех сторон.
Потому что что-то подсказывает мне, что она врет.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но снова останавливаюсь.
– И… сержант Райан?
– Да, мэм?
– Никогда больше не спрашивайте меня про сына.
23
Анна
Суббота, 6 апреля 2019 года, 12:53
Кровь пациента окрасила воду в красный. Я смотрю, как она подбирается к сливу в раковине, крутится вокруг него, крутится, крутится, а на поверхности плавает розоватая мыльная пена.
Я все-таки это сделала. Я убила человека.
Я должна что-то чувствовать. Все что угодно. Но ничего нет: ни душевных мук, ни боли, ни облегчения, – только все тот же писк в ушах, пронзительный, как вопль.
Никто из моих коллег не отважился на меня взглянуть, когда я назвала время смерти. Я была груба, перестала быть частью команды, а это один из самых важных моментов во время операции. Марго пошла отмываться как можно скорее, слишком злясь, чтобы поднять на меня глаза. Никто больше не сказал ни слова, они все просто вышли гуськом из операционной. Даже доктор Бёрке. Они, наверное, еще не заподозрили, что я сделала что-то плохое, но если кто-то наведет их на эту мысль, что помешает им вспомнить мою раздражительность как тревожный сигнал?
«Хватит, – говорю я себе. – Ничего еще не закончилось, надо сказать жене».
Я жду, что меня поглотит чувство вины, ударит меня в грудь, выбьет почву из-под ног, но ничего не происходит. От шока я потеряла чувствительность. Единственное, что я чувствую, – навязчивое желание, поедающее меня изнутри. Стремление выдирать волосы никогда еще не было таким сильным. Я хочу схватить себя за волосы и рвать, рвать, рвать.
Почти закончилось.
Вытираю руки и проверяю в зеркале, не пропустила ли какое-то пятно. Я не узнаю женщину в зеркале. За несколько дней я постарела на целые годы. Щеки у меня как
