сосуд, мои когда-то голубые перчатки измазаны в крови. Рукава моей формы забрызганы каплями крови.
– Это аорта, – говорю я наконец. – Господи, она почти пополам перерезана.
Через надрез выливается такое количество крови, что он становится все шире и шире и слои артерии начинают исчезать у меня на глазах.
– Слишком сильное повреждение, – говорю я громко, чтобы перекричать шум. – Придется заменить.
– Он теряет слишком много крови, – говорит Карин.
– Кислород падает, – говорит доктор Бёрке.
– Начинайте переливание, – говорю я. – Быстро.
Я поворачиваюсь к Марго.
– Наложите зажим.
Она хватает кучу марлевых салфеток, но, прежде чем ей удается прижать их к надрезу, он рвется до того места, куда я вставила трубку аппарата искусственного кровообращения. Трубка выскакивает и окатывает ее кровью, как из шланга: кровь у нее на груди, на шее, на лице. Она резко вдыхает от ужаса.
– Зажим, срочно!
Она бросается вперед и прижимает салфетки к разрезу так плотно, как только может, тяжело дыша и истекая кровью пациента. Козырек у нее на глазах покрывается испариной от ее нервного дыхания. Я хватаю трубку и засовываю как можно глубже под салфетки в ее руках, глубже в аорту, пытаясь сократить надрез.
– Держите трубку вместе с салфетками. Не отпускать, даже на секунду.
Я перемещаюсь к противоположному концу стола, хватаю ножницы со столика с инструментами и вырезаю круг в хирургической простыне на уровне паха пациента, чтобы добраться до бедренной артерии. У меня так сильно колотится сердце, что я чувствую, как пульс барабанит в пальцах.
– Почему не переливаете?
– Сейчас начнем, – резко отзывается Карин.
– Уровень кислорода слишком низкий, – говорит доктор Бёрке.
– Включайте легкие!
Я разбрызгиваю антисептик и размазываю пальцами, прежде чем схватить скальпель.
– Он потерял слишком много крови, – говорит доктор Бёрке.
– Зажим сильнее! – кричу я на другой конец стола. Марго смотрит на меня в ужасе.
– Здесь почти нечего зажимать, аорта порвалась полностью.
Карин и ее помощница в панике пытаются наладить переливание крови.
– Мы не покрываем потерю, – говорит она, задыхаясь и встретившись со мной взглядом над столом. – Он теряет больше, чем мы можем восполнить.
– Продолжайте.
Я надрезаю плоть над бедренной артерией в паху, и еще больше крови выливается на операционный стол. Я прижигаю кровоточащие сосуды и делаю надрез на артерии, чтобы подключить пациента к аппарату.
– Трубку, скорее!
Марго достает трубку из-под салфеток, но как только наши руки встречаются, мы обе застываем.
Из трубки больше не вытекает кровь.
Мне не видно сердца пациента – его грудина заполнена кровью до краев, но я знаю, что оно не бьется: на поверхности нет пузырьков воздуха, не расходится волн от сокращения мышцы.
Марго медленно поднимает руку от совершенно красных салфеток. Из того, что осталось от аорты, выбегает слабый ручеек.
Я смотрю на Карин – у нее в руках последний мешок крови, но уже слишком поздно вливать ее пациенту. Рядом с ней в грудину смотрит доктор Бёрке, я никогда не видела его таким бледным.
Я опускаю взгляд на себя. Кровь с моей одежды тихо капает на пол. Марго выглядит так, как будто на нее напал мясник с топором. У нее на подбородке висят капли крови, кровью насквозь пропитана форма.
В операционной стоит тишина, только раздается писк, отдаваясь у меня в ушах. Я со звяканьем опускаю скальпель на столик с инструментами и откашливаюсь, поднимая глаза на часы на стене.
– Время смерти… 12:43.
22
Рэйчел
Суббота, 6 апреля 2019 года, 12:45
– Что вы можете сказать о докторе Анне Джонс?
Дженни Ховард сидит в кресле на противоположном конце журнального столика, а мы с сержантом Райаном скрючились на маленьком диванчике в эркере, касаясь друг друга плечами и чувствуя, как солнце греет нам шеи. На столике стоит поднос с чаем и сконами, от чайника поднимается пар.
Дженни вытирает нос скомканным платочком. Она плачет с самого нашего прихода, но мне еще не удалось разглядеть ни одной настоящей слезы.
– Анна с семьей переехала на Проспект примерно год назад. Сразу можно было догадаться, что они приехали из Лондона, никакого чувства добрососедства. Мы здесь на Проспекте любим общаться, Пола и я были особенно близки. – Она замолкает для пущего эффекта и бросает взгляд в окно, будто силится взять себя в руки. – Но Анна всегда держалась в стороне.
Сержант Райан откусывает кусок скона, и на блюдце, стоящее у него на коленях, сыплются крошки. Я бросаю на него неодобрительный взгляд. Он медленно ставит тарелку на журнальный столик.
Это не светская беседа.
– Вы сказали «Анна с семьей»?
– Да, у нее есть муж по имени Адам и сын, Зак. Хотя, наверное, стоит сказать «бывший муж». Они разошлись примерно месяц назад. Не скажу, что меня это удивило, издалека было видно, что это дисфункциональная семья.
– Что навело вас на такую мысль?
Она вздыхает, смотрит в окно и крутит в руках платочек. Колени у нее припорошены тонкими белыми хлопьями от салфетки.
– Ну мы не так уж близки, Анна довольно холодный человек, но у них обоих плотное рабочее расписание. Мне всегда было жалко мальчика. Я смотрю, как он катается по переулку туда-сюда на велосипеде от безделья. Не думаю, что ему за это время удалось завести здесь друзей.
– Кто присматривает за Заком, когда родители работают?
– Пола. Не знаю, почему она так потворствовала капризам этой женщины. Мне всегда казалось, что они недостаточно ценят все, что она для них делала. Мне кажется, Поле не хватало собственных внуков – ее дочь живет в Австралии, я уже говорила? Наверное, она хотела излить на кого-то свою любовь.
– Что именно Пола делала для доктора Джонс?
– То, что должна делать мать, – резко отвечает Дженни. Она замечает крошки от салфетки у себя на коленях и начинает снимать белые хлопья с брюк. – Пола готовила, убиралась, забирала мальчика из школы…
– Она делала это регулярно? Забирала из школы?
– О да, ежедневно. Анна отвозила его в школу рано утром, он там завтракал. А после уроков Пола отводила его домой.
Я записываю ее ответы в блокнот. Сержант Райан откашливается.
– Когда вы видели их в последний раз? Анну и ее сына?
– Во вторник утром, когда зашла к Поле. Они отъезжали от дома. Пола сказала, что Зака должны были отправить на пасхальные каникулы в поездку с дядей. Я еще подумала, что это странно – мать передает в чужие руки маленького ребенка на две недели.
– Она сказала, когда Зак должен был уехать?
– То ли в четверг, то ли вчера, я не помню точно. Так типично для работающей матери – как только наступают каникулы, она сплавляет кому-нибудь ребенка.
Я прикусываю язык. Я заметила, что она нисколько не осуждает отца ребенка, который работает так же много, как и мать, по ее собственным словам.
Она замечает свою ошибку.
– О, я не имела в виду вас, дорогая… Конечно, если у вас есть дети.
Я чувствую, как напрягся рядом со мной сержант Райан. В комнате повисает пауза. Я откашливаюсь и выдавливаю из себя улыбку.
– Был ребенок.
Лицо у нее опадает. И тут я замечаю
