я. – Пот.
Она протягивает руку и промокает мне лоб салфеткой.
– Бёрке, показатели.
– В норме, – отрывисто отвечает он, явно обиженный моей отповедью.
– Хорошо, – киваю ему я. – Я введу еще калия после этого шунта, держите под рукой.
В операционной снова становится тихо, напряжение удушает. Дорожка пота стекает по моим ребрам. Я едва не кожей чувствую, как они обмениваются взглядами.
Это паранойя. Сосредоточься.
Часы теперь тикают еще громче, так же настойчиво, как пульс у меня в висках. Хочу содрать их со стены и растоптать, пока не треснет стекло и механизм не разлетится на тысячу кусочков.
Шунт выскальзывает из моей руки. Я закусываю нижнюю губу, чтобы придушить растущее отчаяние, и отпускаю, только когда чувствую слабый привкус крови на зубах.
– Марго, подержите секунду, пожалуйста.
Она берет у меня иглодержатель. Я не могу не заметить, как неподвижна ее рука по сравнению с моей.
Ладонь у меня горит. Чувствую, как дергаются мышцы каждый раз, когда зажимаю в руках инструмент. Даже кости горят, а суставы в пальцах не гнутся. Я разминаю руку, сжимая в кулак и с силой распрямляя пальцы, но, как только беру иглодержатель, он снова начинает трястись, а боль возвращается.
– Спасибо.
Я наклоняюсь к грудине, подцепляя иглой вену.
Мамочка…
Нет. Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас.
Я с силой зажмуриваюсь и упираюсь ногами в линолеумный пол.
Я слышу его крики так, будто он стоит рядом со мной: отрывистые вдохи, когда он задыхается от рыданий, и выдохи вперемешку с визгом. Хуже всего, что я не видела его, когда мы разговаривали, и мое воображение рисует самые жуткие картины. Вижу, как на его щеках блестят слезы, как телефон прижимается к его уху, а глаза прикованы к дулу пистолета, направленного ему в голову.
Ма-ма-ма-мамочка…
– Все в порядке, доктор Джонс?
Марго смотрит прямо на меня широко раскрытыми от волнения глазами. Я забыла, где нахожусь.
– Все нормально, – отвечаю я и снова наклоняюсь над грудиной. – У меня просто болит голова.
Последние полтора часа она дышит мне в затылок, в прямом и переносном смыслах, но, сколько бы я ни огрызалась на нее, она становится только внимательнее. Как будто точно знает, что я собираюсь сделать.
Нет. Она десятки раз смотрела, как я работаю. Она может подумать, что я нервничаю из-за статуса пациента, но никогда не заподозрит, что я намеренно хочу причинить ему вред.
Но от ее взгляда у меня волосы на затылке встали дыбом. Она достаточно близко стоит, чтобы все замечать, видеть, как трясется у меня рука, чувствовать, как я обливаюсь потом.
«Не останавливайся, – думаю я, заставляя себя сосредоточиться на текущей задаче. – Ты даже еще не добралась до финала».
21
Анна
Суббота, 6 апреля 2019 года, 12:30
Я закончила шунтирование всех трех артерий, чтобы спасти пациенту жизнь. Теперь осталось только его убить.
Я еле стою на ногах от усталости. Глаза у меня совершенно сухие, а в плечах застыло такое напряжение, что мне больно повернуть голову. Мне нужно в туалет, и я мечтаю о большом стакане воды; у меня настолько пересохло во рту, что язык прилипает к зубам. Но мне недолго осталось ждать.
Я наложила анастомозы, соединив шунты с каждой из коронарных артерий, и ввела в них раствор, чтобы убедиться, что соединения плотно прилегают друг к другу, но другие концы еще нужно пришить к аорте. Жестокая ирония: чтобы преодолеть этот последний барьер, мне не нужно больше изолировать сердце от кровообращения. Чтобы окончательно остановить это сердце, мне сначала нужно будет его запустить.
– Снимаю зажим.
Кровь устремляется в сердце. Оно становится ярче, кровообращение вымывает калиевый раствор. Медленно, но верно оно снова начинает биться. Я могла бы позволить ему жить, если бы захотела. Я могла бы поступить правильно. Пришить сосуды к аорте и снова его зашить.
– Частичный зажим, – прошу я.
Я передаю Марго первый зажим и беру из ее рук другой, созданный для того, чтобы мы могли пришивать сосуды к аорте, не останавливая кровообращение полностью. Но чтобы убить пациента, мне нужен полноценный приток крови. Он должен потерять как можно больше крови.
Я должна спровоцировать катастрофу.
У меня колотится сердце. Я чувствую отголоски его ударов в горле, в висках, в кончиках пальцев. Я ставлю зажим неправильно, так, чтобы давление на аорту было слишком низким.
– Почти закончили, команда. Осталось только пришить шунты к аорте, и мы у цели. Что с показателями?
– Все в норме, – отвечает доктор Бёрке.
– Объем крови?
– Достаточный, – отзывается Карин.
– Отлично, – я поворачиваюсь к Марго. – Пот.
Она протягивает руку с марлей и промокает капли у меня на лице, вопросительно заглядывая мне в глаза. Я обычно мало потею, а тут, наверное, из меня выделился литр только за последний час. Одежда липнет к телу, волосы хоть отжимай. Я думаю о том, может ли она почувствовать стук моего сердца, когда прижимает марлевую салфетку к моей шее.
– Скальпель, пожалуйста.
Она передает мне скальпель. Он почему-то кажется тяжелее, чем раньше, видимо, это груз последствий моего следующего надреза. Острый кончик блестит под лампами.
Чтобы присоединить шунт к аорте, мне нужно сделать небольшой надрез на артерии – тогда кровь пойдет по новому пути. Теоретически, если бы частичный зажим был зафиксирован правильно, мы контролировали бы поток крови.
Все смотрят. Я чувствую на себе их взгляды, перебегающие с моего лица на скальпель у меня в руке. Не было такого мгновения за всю операцию, когда никто из них не смотрел в мою сторону. Если кто-то отведет взгляд, другой будет продолжать смотреть. Марго стоит так близко, что я чувствую жар ее тела под формой.
– Вы закрываете мне свет.
– Кто? – спрашивает доктор Бёрке.
– Вы, – говорю я, оглядываясь через плечо. Я успеваю увидеть, как у Марго расширяются глаза, и снова наклоняюсь к грудной клетке. – Отойдите назад.
Она немного отодвигается.
– Дальше.
Она делает широкий шаг назад. Я не вижу ее лица, но ее ярость буквально жарит мне спину.
– Спасибо.
Я чувствую, как все в операционной обмениваются взглядами. Я никогда не была такой грубой и за время операции хотя бы раз позволила себе резкость с каждым из них. Я надеялась, что они спишут все на нервозность оттого, какой важный пациент лежит на операционном столе. Теперь я боюсь, что они начали подозревать что-то пострашнее.
Нужно, чтобы все отвернулись.
Я чувствую на себе взгляды Карин и Бёрке. Скальпель дрожит у меня в руки, в подскакивающем лезвии проскальзывает луч света. Внутри перчаток у меня влажно от пота. Я медленно подношу скальпель, едва касаясь стенки аорты.
– Время? – спрашиваю я как можно небрежнее.
Чувствую, что все повернули головы к часам.
И делаю надрез.
Это длинная глубокая рана, которая мгновенно начинает наполнять грудную клетку ярко-красной кровью, огибая сердце и захлестывая легкие. Аппараты начинают выть. Все в ужасе оборачиваются, какофония тревожных сигналов почти заглушает их вопросы.
– Что, черт побери, случилось? – спрашивает доктор Бёрке.
Я притворяюсь, что лихорадочно ищу внутри грудной клетки кровоточащий
