лагерь, куда до окончания школы можно, он, что называется, негосударственный. Бабушка говорит, что раньше такого и представить было нельзя. Правда ведь?
– Правда.
Тогда объясняю себе и длинные волосы его, и крутые «варенки» – впрочем, белые полосы практически не видны из-за дождя, все слилось. Отвороты на джинсах в грязи, но он не переживает, даже не смотрит вниз.
– И как, нравится?
– Конечно. Думаешь, если человек носится под дождем – то ему может хоть что-то не нравиться?
– Может быть, человек пытается это перебороть. Может быть, он пытается расшевелить себя. Может, он что-нибудь выпил, хотя алкоголь и запрещен.
– Неужели запрещен? А я думал, что мы пить целыми днями будем.
Дождь заканчивается.
– Куда ты сейчас идешь?
– Я… я иду забирать дочь из детского сада.
Говорю и только догадываюсь: да, я на самом деле иду забирать дочь из детского сада, ничего не придумал. В его глазах ничего не зажигается, он кивает – нужно и нужно, иди, раз так. Хочется сказать хотя бы ему, что никогда не вернусь.
– А у тебя дочь как – маленькая, большая?
– Маленькая. Ну раз в детский сад ходит, сам подумай. Но вообще большая, потому что она…
– А меня отец, – перебивает юноша, – каждые полгода замерял у косяка на кухне, знаешь, прямо по краске карандашом проводил, чтобы замечать, сильно ли вырос. И все не заканчивается, понимаешь? До сих пор расту.
– И что, отец перестал это отмечать?
– Нет, не перестал. С чего ты взял?
Действительно – с чего?..
– Он меня еще и хвалит за то, что вырос.
– А ругается за что-нибудь? – вырывается у меня.
– Конечно. Еще как. Ну, если я вдруг какими-нибудь несамостоятельным и безответственным оказываюсь, вот за что. Но это редко бывает. Так-то у нас все хорошо. Только иногда… – Он замирает, морщит лоб.
– Что – иногда? Может быть, чем-то нужно помочь?
– Ну, тут нечем помочь. Они даже в Москву меня возили, на консультацию. К профессору психиатрии, представляешь? Но только он не нашел никакой болезни, сказал, мол, возрастное, пройдет. Но только что-то не проходит.
– Что не проходит?
– Мне снятся ветки.
– Что?..
– Ветки. Снится, что меня – как бы это выразиться – убивают ветки. Они тянутся в распахнутое окно, это маленькое окно, так что это не квартира, не дом, – и хлещут по лицу до крови, потом их становится больше и больше, они закрывают все, залепляют глаза, нос. Быстро становится нечем дышать, и только чувствуешь, как кровь течет.
– Из глаз, как слезы? – вырывается у меня.
– Нет, почему из глаз?.. Просто из ран на лице. Просыпаюсь с криком. И это не каждую ночь повторяется, конечно, но три-четыре раза в неделю случается. Сердце стучит, понятно. А мама боится – а ну как это какая-нибудь страшная психическая болезнь?
– Нет, это не болезнь…
– А что? – Он сдвигает брови, слушает.
– Ох, прости – что я могу сказать, я ведь не врач. Только знаешь, хочу одно посоветовать – не рассказывай об этом Алексею Георгиевичу, хорошо? Он будет слишком сильно переживать, а сны такие наверняка действительно от возраста происходят, гормоны разные, ты слушай врачей. Пройдет.
Не пройдет.
Ветки, ха.
Ветки.
Господи, что же мне делать?
Прощаюсь коротко, мол, извини, скоро темнеть начнет, дочка испугается, а дочь моя боится темноты. Бегу, пока нет дождя, запрыгиваю в автобус.
И только потом, когда перестаю видеть, осознаю, кого он мне напоминает – не внешне, а скорее спокойными и властными немного нотками в голосе, а вообще и внешне немного: густыми длинными волосами, пусть и не укладывающимися, как у Конунга, в своеобразный шлем.
Как у Конунга.
Я бы не хотел встретить мертвого – в дождь, на Поляне. Но говорят, что мертвые не приходят в дождь.
Ветки захлестнули, завязали глаза.
Господи, как же страшно. Если он расскажет Лису…
Нет, не должен. Или мне сделать так, чтобы его больше не было в лагере, этого Неизвестного Юноши, мертвеца, приходящего в дождь?
Ведь Лис не выдержит, если узнает про ветки, и мне-то не по себе.
Не знаю, что делать.
Я должен защитить Лиса.
Стучусь к Марии Семеновне – перед выходом из дома все-таки зашел, попросил, мол, так и так, жена играет сегодня, я работаю, совсем никак, ну никак, заберите ребенка, пожалуйста.
Она одетая уже, руками всплескивает:
– Ох, Лешенька, откуда вы? Я уже выходить собиралась…
– Простите, простите, зря потревожили только! Я смог отпроситься, так что сейчас сам за Женькой сбегаю.
– Ладно, я сейчас с вами выйду, за хлебом. Лешенька, мне вообще совсем не сложно, но знаете, она иногда спрашивает, когда придет папа, скоро ли заберет. И хотя у меня в квартире разное есть, но ее возрасту мало что подходит – даже детских книг нет. Пыталась читать Тургенева, знаете, Перед раскрытым окном красивого дома… но, кажется, ей было скучновато, и, знаете, боюсь, что Женечка такой невнимательной станет, не способной вчитаться, разглядеть…
– Да вы не беспокойтесь так, пожалуйста. Она, наверное, сама себя может занять – какими-нибудь кубиками, я не знаю…
– Ох, Леша, какими кубиками?
Не продолжила, и странным показалось, но попрощались возле хлебной палатки. Не темнело, только сумерки повисли где-то внизу, над морем, зажглись оранжево-алой каемочкой.
Помню, как наблюдали закаты с Кадошского маяка, причем любили не просто смотреть, а называть цвета, оттенки, играли в художников, хотя я уже тогда знал, что хочу стать биологом. Я хочу изучать ветки.
* * *
– Биологом?
Да ты дочери ничего про мелких встречающихся животных рассказать не можешь.
Она однажды спросила, линяют ли ежи.
Набормотал что-то, конечно, но с нормальным ответом не нашелся.
Линяют ли ежи?
Линяют, но не так, как кошки, иначе бы все леса были в сброшенных иголках. Наверное, у них сменяются не все иглы – а, скажем, одна из трех. Не знаю. Но можно узнать.
Так и не выяснил.
А еще однажды, переключая каналы, случайно набрел на ту самую передачу, что в детстве смотрел, – ну, там еще было про маленького отчаянного зверька, который всех может победить. И хотя я потом узнал на биофаке, как назывался зверек, могу вспомнить классификацию млекопитающие-звери-плацентарные-хищные-собакообразные, но все равно приятно было бы снова услышать от этого словно нестареющего человека. Позвал Женьку – мол, смотри, его зовут Николай Николаевич, и он любил животных, когда тебя еще не было. А Женька послушала-послушала и скривилась – мол, пап, так тягомотно рассказывает, невозможно же слушать.
И из комнаты вышла.
А я один остался, прибавил звук, окунулся в него.
1995
До свидания, Мария Семеновна.
Я успеваю забрать Женьку из садика и только там думаю, когда мы идем по раскаленным плитам между высохшими розовыми кустами, – господи, она же в подготовительной группе, ей на следующий год в школу идти.
– Жень, давай посчитаем вслух? Да? Ты ведь умеешь?
И дочка смотрит как на дурачка.
Не считает, не слушается. Милая, я понимаю, что ты вряд ли меня сейчас поймешь. Понимаешь, я сейчас встретил кое-кого.
Дочь кивает невнимательно, ей все равно, но не обращаю внимания, я должен хоть кому-нибудь –
* * *
– И зачем ты стал ребенку о таком говорить? О мертвом, серьезно?
И как объяснить, что не о мертвом хотел рассказать, а просто ведь – устами младенца глаголет, я бы так хотел, чтобы и мне что-то такое сказали. Изрекли. Предрекли. Истину. Потому что чем дольше думал про ветки, тем страшнее, невыносимее становилось. Не знаю, может быть, она сказала бы – иди на то самое место, где произошла авария, извинись перед духом этого мальчика. Или что-то в таком роде. Сходи в церковь. Расскажи все Лису, и будь что будет. Все равно.
– Ты мог бы спросить у меня. Простого, обычного совета, не какого-то прозрения.
И ты бы сказала…
Да, я представляю, что бы она сказала. Прекрати туда ездить. Ведь Алексей Георгиевич вернулся, зачем ты? Может быть, не так резко. Но вот это зачем ты наверняка бы как-то присутствовало в разговоре, а я бы не выдержал.
– А я хотел прозрения.
– Понятно. А что странного в том, что Женька умела считать? Она и на фортепиано уже немного играла, просто ты не видел.
– Не ожидал просто. Может быть, хотел ее сам научить хоть чему-нибудь, а вышло так, что не смог.
– Ладно тебе, ведь потом-то, потом…
Кто-то звонит в домофон, почему кто-то? Ведь это только она могла быть.
– Разве она сегодня хотела приехать?
– Не собиралась. Но я попросила.
– Не надо было, зачем…
– То есть не совсем попросила, рассказала, как у нас. Может, зря. Но ведь так и так на праздники приехать собиралась. И она от своего отдохнет немного.
– Может быть, у них все хорошо. Ты просто смотришь на нас и думаешь, что у всех так. Он хороший парень, уверен, что…
