к появлению двух противоборствующих сил. С одной стороны, возникает Империя, которая посредством постоянного контроля и перманентного конфликта учреждает децентрализованный, детерриторизованный капиталистический порядок господства. С другой стороны, глобализация приводит к появлению «множества», совокупности сингулярностей, которые коммуницируют и сотрудничают посредством сетей. Множество выступает
против Империи
изнутри самой Империи. Таким образом, Хардт и Негри предлагают новую версию классовой борьбы. Насилие, которое исходит от Империи, истолковывается как
эксплуатация со стороны другого: «Массы являются реальной производительной силой нашего социального мира, тогда как Империя оказывается просто аппаратом захвата, существующим лишь за счет витальности масс. Империя – это, как сказал бы Маркс, паразитическая власть накопленного мертвого труда, озабоченная лишь тем, чтобы выжать побольше крови из труда живого».
Хардт и Негри уделяют недостаточно внимания политико-экономическим реалиям и конструируют свою теоретическую модель на исторически устаревших категориях вроде класса и классовой борьбы. Например, они определяют «массы» как класс: «В первом приближении масса есть совокупность всех, кто работает под господством капитала, а значит, она потенциально есть класс, который способен противостоять господству капитала»206207. Речь о классах получает смысл лишь изнутри плюрализма взаимодействующих и друг с другом конкурирующих классов. Масса, однако, с практической точки зрения есть единственный класс. К нему принадлежат буквально все, кто принимает участие в капиталистической системе. Поэтому ему не противостоит какой-то правящий класс, который нужно было бы низвергнуть. Империя не является правящим классом, эксплуатирующим пролетарскую массу. Скорее, масса пролетариев эксплуатирует себя сама. Негри и Хардт не признают этой самоэксплуатации. Дело как раз в том, что в Империи не правит никто. Она представляет саму капиталистическую систему – систему, которая охватывает собой все.
Как указывают сами Хардт и Негри, класс тогда и только тогда образует «коллективное целое», «когда он ведет общую борьбу»208. Существенной чертой класса является чувство принадлежности к нему, которое дает импульс для совместного действия. Но современному обществу сегодня свойственно как раз повсеместное исчезновение чувства принадлежности целому, исчезновение «мы». А политическая апатия и безразличие вместе с инфантилизацией общества делают совместное действие маловероятным. Глобальный мир населен не сингулярностями, которые решились совместно противостоять Империи, а изолированными Эго, которые ведут себя по отношению друг к другу антагонистически. Все, кто принимает участие в капиталистическом процессе производства, являются одновременно преступниками и жертвами. Там, где преступник оказывается жертвой, более невозможно никакое сопротивление. Хардт и Негри не обращают внимания на эту особую топологию глобализации.
Социальная власть возникает исключительно из общего действия, из «мы». Эгологизация и атомизация общества радикально сужают пространство совместного действия, тем самым препятствуя образованию силы, которая смогла бы по-настоящему поставить капиталистический порядок под вопрос. Socius уступает место solus. Не множество, а одиночество становится отличительным признаком сегодняшнего общественного устройства. Уединение не порождает власть. Эту важнейшую особенность общественного развития Хардт и Негри не принимают в расчет и пускаются в воображаемый дискурс 209, присягающий на верность романтически-коммунистической революции масс 210. Отсутствие противостоящей власти поддерживает неолиберальный экономический порядок. Этот последний вырабатывает огромную энергию присвоения, которая поглощает все вокруг и все конвертирует в капиталистическую формулу.
После заката коммунизма у капитализма не остается ничего внешнего, ничего, что могло бы представлять для него угрозу. Даже исламский терроризм не является воплощением равного по силе противоборствующего лагеря, которого капиталистической системе действительно стоило бы опасаться. Капитализм способен его абсорбировать и преобразовать под действием энергии системы, придав ему стабильную форму. Мыслима была бы только системная имплозия в результате перегрева и чрезмерного ускорения. Это имплозивное насилие отличается от эксплозивного насилия, которое распространяется вовне, как, например, в случае с классической войной, захватывающей новые территории. Эксплозивное насилие производит давление, направленное вовне. При имплозивном насилии давление направлено вовнутрь, потому что внешнее отсутствует. Внутри оно становится источником напряжения и деформации, из-за которых система ломается изнутри.
Наблюдаемые по всему миру насильственные конфликты, которые при этом лишены всякой общности, Хардт и Негри произвольно истолковывают так, будто они являются войной против Империи. В действительности же речь идет о конфликтах, которые могут и не иметь отношения к неолиберализму. Конфликты, на которые ссылаются Хардт и Негри, – студенческие волнения на площади Тяньаньмэнь, беспорядки на расовой почве 1992 года в Лос-Анджелесе, интифада, восстание в Чьяпасе или забастовка работников железной дороги во Франции – не указывают ни на какую идеологическую общность, ни на какую общую цель. Хардт и Негри сами утверждают, что между членами одного и того же противоборствующего лагеря нет никакой коммуникации, что они говорят на разных языках, что у них нет общего противника 211, однако это не наводит их на мысль о том, что их собственный тезис несостоятелен. Как известно, без коммуникации не может возникнуть никакого совместного действия, а значит, не может появиться и противоборствующей силы. Хардт и Негри попросту приписывают им общее намерение, которого у них на деле нет. Отсутствие коммуникации, как можно догадаться из их текста, становится «новым видом коммуникации», «коммуникацией сингулярностей»212. Силы сопротивления не соединяются друг с другом «горизонтально», но каждая из них по отдельности направляется «по вертикали, прямо к виртуальному центру Империи»213.
Аргументы Хардта и Негри идут вразрез с фактами. Фактически сегодняшнее общество затронуто повсеместным процессом распада социального, распадом всего совместного и общего. Оно заметно атомизируется и партикуляризируется. Вопреки этому фактически наблюдаемому развитию они утверждают, что существенной чертой сегодняшних производственных отношений является «кооперация, коммуникация и общность», что якобы ведет к кризису частной собственности: «Сам концепт частной собственности, понимаемый как исключительное право использовать некое благо и распоряжаться всем достоянием, проистекающим из владения этим благом, в новой ситуации становится все более бессмысленным»214. Вопреки их тезису, сегодня общность разрушается все сильнее. Приватизация захватывает даже душу. Распад всего, вокруг чего могла бы сформироваться общность, существенно снижает вероятность совместного действия. Хардт и Негри переоценивают силу сопротивления капиталистической неолиберальной системы. С точки зрения своего устройства она определяется тем, что эксплуатируемых от эксплуататоров очень трудно отличить, что преступники и жертвы сливаются до неразличимости. Не образуется никакого однозначного против, никакого ясно очерченного фронта, который противопоставил бы друг другу два противоположных лагеря, силы или класса. Эту особую топологию насилия Хардт и Негри совершенно не замечают. Так, они утверждают: «Хотя эксплуатация и господство пока еще ощущаются непосредственно, плотью масс, они становятся столь аморфными, что не остается места, где можно было бы от них укрыться. И поскольку нет больше пространства, которое могло бы быть пронизано внешним, мы должны быть против повсюду»215. Выходит, следует занять все места сразу и вопреки, однако остается неясным, чему мы должны оказывать сопротивление. Так фиктивная
