class="p1">– Ну, а сейчас мы идём к Сёме. – Наташа аккуратно завернула в салфетку надкусанный бутерброд и положила его в сумку.
– К какому ещё Сёме? – воскликнула я возмущённо, обращаясь почему-то к Лиде, а не к Русалке.
– Тише ты. Не шуми. – Наташа заговорщицки приложила палец к губам.
– Сёма – это мой знакомый фарцовщик. Вам шмотки хорошие нужны или нет?
– Нужны, нужны. – Лида заулыбалась и согласно закивала, пытаясь изобразить из себя тихую гавань, неподвластную московским штормам.
– Ну, тогда пошли. Только знаете что? – Наташа в задумчивости остановилась. – Его нужно предупредить заранее, иначе он дверь не откроет.
Сейчас, когда вся страна свободно продаёт и покупает сделанное за её пределами, может показаться странным и абсурдным, что тогда, в 70-е, фарцовщиков отправляли в места не столь отдалённые, если они попадались на частной торговле импортом. Поэтому обслуживали они только постоянных клиентов и всегда с большой осторожностью.
Мы подошли к ближайшему телефону-автомату, и Наташа, набрав номер, что-то пропела в трубку. Но, видимо, Сёма не соглашался принять клиентов в таком количестве, да ещё и незнакомых, поэтому голос нашей Русалки стал жёстким и напряжённым.
– Да не бойся ты. Это девчонки из моего города. Я их сто лет знаю. Не подведут. Да помню, помню, по одному зайдём, по одному! – Она повесила телефонную трубку и вздохнула. – Еле уговорила, он уже тени своей боится. Недавно его друга «замели», вот он и дрейфит. Ну что, пошли? – и, подхватив нас под руки, буквально потащила к метро.
Мы вышли на «Текстильщиках» и долго пробирались между домами, пока не подошли к заветному подъезду.
– Заходим по одному, чтобы соседи ничего не заподозрили, – предупредила Наташа, назвав нам номер квартиры.
Сёма оказался парнем лет двадцати семи, тщедушным и малорослым. Запуская нас по очереди в квартиру, он подозрительно оглядывал лестничную площадку, как будто каждая из нас могла привести за собой «хвост». Ни тебе «здравствуйте», ни «будем знакомы», тут было не до этикета.
– Быстро проходите в мою комнату. – Сёма буквально затолкал нас в небольшую комнатку, не давая возможности осмотреться.
Мы с Лидой немного нервничали, впервые попав к фарцовщику, да ещё домой. Наташа же чувствовала себя хозяйкой положения и немного даже командовала Сёмой.
– Ну, давай, показывай товар. Что на этот раз новенького? Вижу, прибарахлился!
И действительно, вся комната Сёмы была заставлена картонными коробками разных размеров. В каждой из них лежало то, что мы называли импортом: тончайшие женские кофточки, мужские рубашки в дорогой упаковке и, конечно же, джинсы: настоящие, фирменные, за которыми по всей стране шла молодёжная охота. Всё это было очень красиво, но очень дорого. С интересом рассматривая товар, мы с Лидой старались держать себя в руках, не показывая своего провинциального восторга. У нас обеих была великолепная портниха, которая шила нам вещи покруче импортных. Но сейчас, держа в руках тончайшее английское бельё и настоящие американские джинсы, мы понимали, что это сшить невозможно, но и купить невозможно тем более. К таким ценам нужно привыкать заранее.
– К сожалению, это не наш размер, – вышла из положения Лида.
– Да-да, не подходит, – горячо поддержала я её.
Хозяин квартиры задумчиво посмотрел на нас.
– Ну что ж, в таком случае ЭТО вам точно подойдёт.
И Сёма, жестом фокусника, начал доставать из небольшой коробки и бросать на маленький журнальный столик разноцветные мягкие комочки: красные, белые, черные, голубые, розовые. Их было много, очень много, и мы сначала не поняли, что это.
– Мэйд ин Франция! – торжественно объявил Сёма и развернул перед нами один из них.
– Трусики! Настоящие французские трусики, – ахнула Наташа, а мы замерли, раскрыв рот.
Ничего подобного мы не видели никогда в жизни. Это чудо женского белья помещалось в закрытой ладони, такие они были маленькие и тонкие. Но на теле растягивались до нужных размеров. Стоили они баснословно дорого по тем временам – целых тридцать рублей, и поэтому каждая из нас взяла только по одному комочку.
Неожиданно за стеной в соседней комнате заплакал ребёнок, и Сёму окликнула жена.
– Я сейчас вернусь. – Сёма вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
– Девчонки, быстрей! – Наташа метнулась к журнальному столику.
Мы ничего не успели понять и только с изумлением наблюдали, как она стала быстро прятать один за другим разноцветные комочки себе под юбку, в вырез кофточки, под резинку рукавов.
– Наташка! Да ты с ума сошла! – Лида была в ужасе.
– Да ладно, – отмахнулась Наташа, – он всё равно считать не будет, их вон сколько.
С самым невинным видом она встретила вернувшегося Сёму, и мы, попрощавшись, ушли. Я очень хотела домой, и Лида, по-моему, тоже.
– Девчонки, а может быть, по барам прошвырнёмся? – Наташа остановилась в ожидании ответа.
– Нет-нет, мы очень устали, – решительно заявила Лида, – нам на сегодня достаточно.
Я благодарно посмотрела на неё.
– Ты не думай, она ведь была нормальная девчонка. – Лида как будто оправдывалась передо мной, когда мы шли к метро, расставшись с Наташей.
– Но ты же понимаешь, это Москва, здесь всё по-другому.
Может быть, Лида была права. В нашем родном городе всё, что сегодня вытворяла Наташа, было из ряда вон, а здесь всё иначе, здесь тебя никто не знает, и можно раствориться или пойти на дно почище любой дохлой русалки…
Удивительный В. Высоцкий!
У каждого из нас он был свой – запретный и доступный, любимый и не очень. Тогда мы не задумывались о том, что это наш современник, просто он был моден, и не знать о существовании такого певца было стыдно, даже в нашем провинциальном городе. Я не оговорилась, молодёжь знала Владимира Высоцкого именно как певца, а точнее – создателя и исполнителя песен, которые не очень приветствовались официальной советской цензурой. Наши мальчишки переписывали с привозимых из Москвы и других городов пластмассовых бобин магнитные ленты его песен и, собираясь у кого-нибудь на квартире, слушали их на наших советских «Кометах», катушечных магнитофонах последнего образца. Мы не считали это крамолой – просто было модно. Я этим совсем не увлекалась, но кое-какие отрывки из более «приличных» песен знала, так как они были у всех на слуху, но, честно говоря, всерьёз Высоцкого не воспринимала. Мало ли, кто о чём поёт, чтобы прославиться.
Такого понятия, как крик души, для меня тогда ещё не существовало. Прилежно занимаясь фортепианной классикой в местном музыкальном училище, я была далека от простого слога бардовской песни. Только театр и классическая музыка – вот что было серьёзно. Я не была синим чулком, нет, скорее я была ещё слишком молода и оберегаема отцом, чтобы вникать в какие
