— Много вы здесь могли видеть! — фыркнула Лола. — Где, интересно, вы хотели увидеть книжки, в кишлаке, что ли? Вы же в горах где-нибудь служите, наверное.
Она осторожно полила йодом его ладонь — не в рану, а вокруг, как мама когда-то учила, — и быстро перебинтовала ему руку.
— Я совсем не хотел вас обидеть, — повторил Матвей. — Я, правда, не ожидал, потому и ляпнул. У нас дома такой же Толстой, и Чехов тоже такой, с письмами. И Шекспир, кажется, именно черный с красным. Шекспир у нас в суперобложках, поэтому я не помню, — улыбнулся он.
— Да-да… — пробормотала Лола. — Вы посмотрите пока книжки, я сейчас…
Голова у нее закружилась так сразу и так сильно, что мгновенно стало не до Толстого и не до черного с красным Шекспира. И бок заболел тоже мгновенно, как будто Мурод провел по нему ножом не полчаса назад, а только сейчас.
«Не здесь же раздеваться, — вяло подумала она. — Не при нем же».
Держа в руках жестяную коробку с лекарствами, Лола направилась к двери. Вода, наверное, уже согрелась, и надо было взять кастрюлю, отнести ее в ванную, снять платье, посмотреть, что там на боку…
На кухне она прислонилась к стене, потом медленно съехала на пол, хотела поставить коробку с лекарствами рядом с собою, но вместо этого выронила ее из ставших какими-то воздушными рук и под жестяныи грох от удивленно подумала, снизу глядя на расплывающиеся очертания кухонного стола: «И почему говорят, что руки ватными становятся? Никакими не ватными — воздушными…"
ГЛАВА 2
— …восточные штучки дурацкие! — услышала Лола прежде, чем открыла глаза.
Голос у говорящего был сердитый. И тут же она почувствовала, как целый сноп холодных брызг обрушился ей прямо на лицо! Это было так неожиданно, что она чихнула и села так резко, как будто под плечи ее толкнула тугая пружина.
— Вы что?! — воскликнула Лола. — Вы… зачем?
— Затем, что дурой не надо быть, — тем же сердитым голосом ответил Матвей; от неожиданности она сразу вспомнила, что его зовут Матвей, хотя в первую секунду посмотрела на него с недоумением. — Ведешь себя как дура из гарема, так носи хотя бы паранджу, чтоб понятно было, чего от тебя ожидать. А то — Некрасов цвета старой слоновой кости! — передразнил он.
— Вы почему так со мной разговариваете? — стараясь изобразить возмущение, спросила Лола.
— А как с тобой разговаривать? Сама вся в кровище, а царапины какие-то хватаешься перевязывать! Ты бы еще ужин побежала готовить. Как же, мужчина кушать хочет, первое дело его обслужить!
— Никто тебя не собирался обслуживать, — таким же, как у него, сердитым тоном ответила Лола. — Выметайся, откуда пришел, и нечего меня тут передразнивать!
— Теперь фиг ты меня выгонишь, — невозмутимо заметил Матвей. — Тебе, может, в больницу надо. Одна пешком потопаешь или одноклассника возьмешь сопровождающим?
— Да уж, наверное, ты меня на руках понесешь, — сообразив, что лежит она не на полу в кухне, а на диване в комнате, сказала Лола.
И, не выдержав, улыбнулась. Глаза у Матвея были сердитые и веселые одновременно, к тому же они были зеленые, и, глядя в них, совсем не хотелось сердиться, а хотелось, наоборот, попросить, чтобы он перевязал ее, уложил в постель, накрыл одеялом, согрел чаю с медом и никуда не уходил.
Но, конечно, ни о чем таком просить она его не стала. Хотя непохоже было, что он сильно удивился бы, если бы и попросила.
— Спасибо, — виновато сказала Лола. — Я, честное слово, не специально, а просто забыла про это совсем. Не сердись!
— Это ты не сердись, — наконец улыбнулся Матвей. — Платье-то разорвать пришлось.
— Ладно, — вздохнула она. — Все равно оно уже разрезанное было.
Говоря это, она быстро взглянула на свой бок, к которому была приложена белая салфетка, которой она только что вытирала Матвею руку. То есть бывшая белая, потому что теперь она была вся в пятнах крови, то ли его, то ли ее собственной.
— Вообще-то ничего страшного, — сказал Матвей. — Такая же царапина, как у меня. Просто ты ведь барышня все-таки, — смешно объяснил он. — Поэтому у тебя реакция более… трепетная.
— Ну и хорошо, раз царапина. — Лола опустила ноги на пол. — Я ее сама перевяжу, а потом мы все-таки поужинаем.
— Давай, трепетная барышня, — кивнул Матвей. — Не буду тебя смущать.
Что ни говори, а платья было жалко. Оно было шелковое, легкое, как цветы на яблоне. Лола чуть не заплакала, когда бросила его, разорванное и перемазанное кровью, в тазик в ванной.
Сейчас, вечером, вода из крана, конечно, уже не шла, поэтому мылась она, поливая себе из ковшика. Обмотавшись вокруг талии бинтом, Лола надела другое платье — тоже шелковое, но таджикское, черное, в несимметричных белых полосках — и вышла из ванной.
— Может, ты легла бы все-таки? — Матвей зашел к ней на кухню совсем неслышно. — Не сильно-то я и голодный.
— Зато я сильно, — возразила Лола. — Я же после работы.
— А где ты работаешь? — тут же cпpоcил он.
— В Оперном театре.
— Ух ты! — восхитился Матвей. — Так ты, что ли. певица?
— По-твоему, в Оперном театре одни певицы работают? — засмеялась она. — Он вообще-то Театр оперы и балета, так что балерины тоже есть. Но я не певица и не балерина, а просто бутафорша. А ты мне не мешай, пожалуйста, посиди в комнате.
— Я и не собирался мешать, — обиделся Матвей. — Может, даже помог бы. На подсобных работах.
— Все уже готово, — объяснила Лола. — В плов только рис осталось положить, и он быстро сварится, потому что рис афганский. А салат я сама быстрее сделаю, чем с твоей помощью.
— Ну, как хочешь, — кивнул Матвей и, выходя из кухни, не преминул поддеть: — Восток — дело тонкое.
Салат Лола приготовила азиатский — с помидорами, огурцами, разноцветным перцем, сладким луком, с целой горой пахучей кинзы — и, тоже по-азиатски, полила его темным хлопковым маслом. Как ни быстро готовился разваристый афганский рис, который она перебрала и помыла еще утром, перед работой, но плов, конечно, не мог быть готов одновременно с салатом. Поэтому и подавать на стол она стала по-азиатски: сначала зелень и лепешки, а потом горячее.
— И как это у вас умеют! — удивленно сказал Матвей, когда она принесла в комнату огромную касу с благоухающим салатом. — Только в дом вошли, раз-два — и стол накрыт.
— Да ничего особенного ведь не накрыто, — засмеялась Лола, доставая из буфета пеструю скатерть. — Обыкновенный салат.
— Ну, все-таки не обыкновенный, — возразил он. — Пахнет так… Как в праздник.
— А у меня сегодня… Ну, не то чтобы праздник, но все-таки день рожденья, — вдруг сказала Лола. — Я потому все и приготовила.
Она и сама не поняла, как сорвались с языка эти слова. Она вовсе не собиралась сообщать об этом Матвею. Ей казалось, если она вот сейчас, после всего произошедшего, скажет про день рожденья, то в этом будет что-то… жалкое, что ли, или непонятно какое еще. В общем, что-то неловкое. Но вот сказала же! Видно, та легкость, которую она сразу в нем почувствовала, была все-таки не иллюзорной.
