Но сейчас, глядя на выутюженную фигурку своего начальника штаба, на его пухлый и немного капризный, самоуверенный рот, он подумал: «Не слишком ли торопится сбыть этих приблудных мотористов? Пожалуй, хитрит начальник штаба на сей раз. Надо бы проверить и перепроверить списки. Может, и впрямь оставить их здесь еще на пару недель?»
Однако рота уже стояла, переодетая и собранная, готовая к маршу. Загорелые и выжидающе-задорные лица ребят успокаивающе подействовали на майора.
— Р-разойдись! — скомандовал он. Строй рассыпался с обычным гомоном. Послышались возгласы отделенных и взводных. Задымили цигарки. Парикмахер взялся за машинку.
— Так-то, дорогуша, — обратился Мельник к командиру роты, словно все это время незримо спорил с ним. — Верю, что не подведут хлопцы. А мы в гражданскую, скажи, какое обучение проходили? А побеждали и Советскую власть отстояли. Богатыри не в тылу, а на фронте рождаются. Как фамилия-то развеселого солдатика из пьески?
— Швандя, товарищ майор.
— Ага, Швандя. Вот оно как, брат.
3
Солнце давно перевалило зенит. Длинные тени протянулись по земле. Ветер улегся, и тучи пыли, носившиеся в воздухе, тоже рассеялись. Дрожащее марево струилось над холодеющей степью. Горизонт синел. Откуда-то накатывались терпкие запахи иссушенных трав. Ночью опять вспыхнут на горизонте бледные зарницы, напоминающие отсветы далеких боев.
Где-то пиликала гармошка, приплывала и уплывала музыка радио.
Обычно роты уходили на погрузку вечером. И на этот раз перед штабом полка выстроилась маршевая рота.
Комиссар батальона произнес напутственную речь, маршевики клялись выполнить свой долг на поле боя.
Неожиданно появился командир полка. Он был не бог весть как красноречив. Но умел дружить с солдатами, умел и спросить по всем правилам, и научить, мать честная... А ну-ка, друзья, нечего равнять фронт, собирайтесь в кружок возле своего командира...
Бойцы охотно окружили того, кто до этой минуты был отдален от них строгой гранью субординации. Майор часто провожал маршевиков. Хоть и коротким, по нужде, было их знакомство — Главупраформ не давал засиживаться пополненцам в запасных полках, — но все же как-никак не проходной двор Н-ский линейный полк, и бойцы, вышедшие из его ворот с полковой меткой, не какие-нибудь безыменные, а уже сродни и пескам здешним, и шалашам, и стрельбищам, и командиру полка.
Много теплых напутственных слов хотелось высказать нынче. Военная молодость Ивана Кузьмича Мельника пролетала в сабельных и штыковых атаках, в догорающем зареве гражданской войны. Саперная лопатка, почитай, чуть не главным инструментом красноармейца была. Да и сейчас, чего греха таить, Мельник, как старый вояка, на лопатку возлагал немалую надежду. Слов нет, за предвоенные годы армия оснастилась большим моторизованным хозяйством, появились танки, развилась могучая артиллерия и, разумеется, авиация. Говорили, что под Бродами в прошлом году наши танки встретились лоб в лоб с вражескими и показали силу Красной Армии.
Но по-прежнему — никуда не денешься — в обучении бойца нынче главной техникой оказалась трехлинейка образца 1891 года, «удобная в походе и безотказная в бою», пулеметы да все та же саперная лопатка. Рыли окопы, раскидывались цепью в коротких перебежках, бросали деревянные чурки-гранаты в условные дзоты, толковали о танках и борьбе с ними, смотрели учебные фильмы.
Может, поэтому майор снова, и не без знания дела, заговорил о лопатке.
— Помните про лопатку, ребята, — деловито толковал майор. — Уедете вы отсюда далече, попадете в новые подразделения, новые части и, конечно, позабудете нас, тыловиков. Но слова мои про лопатку не забывайте. Она вас в бою выручит и врага поможет уничтожить. Окапывайся, где только можно. Землица-мать убережет солдата от огня, от смерти...
И вдруг поймал на себе взгляд узких стальных глаз молодцеватого крепыша.
— Откуда ты, парень?
— Из Алексеевского района, из Сибири, стало быть.
— Где работал?
— В колхозе, известно...
— Бригадиром?
— Да нет. На рядовке.
— Как же ты? Охотник, поди?
— Быват, охотимся.
— Стрелять знаешь?
— А то не знаю?
Мельник улыбнулся.
— Малость надо бы еще потренироваться?.. — Мельник смотрел на него с надеждой.
— Оно, конечно, не мешало бы, да невелика беда. В немца-то не промажу...
— Не промажешь?
— Белку в глаз бью, товарищ майор, — с достоинством ответил узкоглазый боец,
— Ну, прощай...
— До свиданьица, — ответил боец.
Рота уходила с песней:
Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бойС фашистской силой темною,С проклятою ордой...
Майору казалось, что запевает все тот же молодой сибирячок. Мысленно поблагодарил его за песню и за то, что облегчил душу. Он поверил в счастливую звезду, встающую над этой ротой.
4
Майор Мельник только что успел отужинать.
Когда вышел из столовой, увидел где-то у штаба яркие вспышки ручных фонариков. Хотел предупредить заведующую столовой, чтобы не оплошала (может, навестим с гостем), но махнул рукой — будь что будет! — и поспешил на огоньки. Через мгновение он уже представлялся новому командиру бригады.
Фонарики тактично погасли, не освещая ни того ни другого, но голос вновь прибывшего показался удивительно знакомым.
— Вигвамы понастроили, точно индейцы из Фенимора Купера, — весело говорил приезжий. — Ротные небось плутают, никак своих подразделений не разыщут. Командир полка Мельник? Разрази меня Герасим, если не Иван Кузьмич. Он? Ну и ну...
И приезжий заключил в свои объятия майора. У того сдавило в горле.
— Алексей, что ли... Ты как же здесь? Какими путями? Неужто...
— Курсант первого учебного Беляев, так точно. Прибыл, как говорится, в распоряжение тылов, о чем скорблю. Признаюсь при всех, товарищ комбат, на выпуске нашем по сто пятьдесят-таки глотнули...
— Глотнули, злодеи?
— Глотнули, Иван Кузьмич. Под столом бутылку хоронили.
Все дружно захохотали и пуще всех приезжий. Неожиданной и радостно-знаменательной показалась всем эта встреча.
В темноте раздался чеканный голос:
— Начальник штаба капитан Борский!
Вслед за ним по-уставному представились комбаты, комиссары, кое-кто из штаба бригады. Приезжий тепло и уважительно здоровался с командирами, словно извинялся, что вот, мол, в неурочный час потревожил отдыхавших людей. Он снова обнял майора Мельника, как будто затем и появился здесь, чтобы потискать, помять старого знакомого. А у всех на душе как бы отлегло — добрый и разумный человек, видать, новый командир. И в первую очередь отлегло у самого майора. Он как бы вырос на голову в своих глазах и, наверное, в глазах однополчан; стал прочнее и солиднее — вот дружба-то!
Расстались они в невеселом тридцать шестом. Японцы прощупывали границу, то там, то здесь вспыхивали очажки войны, вырастали могилы пограничников. Белореченский Краснознаменный полк, словно перед прыжком, напряг мускулы, обострил слух и глаз — ждал приказа. Незабываемые учебные ночные тревоги, когда весь полк гневно штурмовал дальние сопки, чтобы затем разгоряченным под утро шагать к родным бревенчатым строениям, оставив и гнев, и злость в окованных льдом лесах и все заглушая бодрой солдатской песней. Впереди первой роты учебного батальона шагал Беляев. В новой, только что введенной форме, в фуражке с красным околышем, всегда свежевыбритый, строгий, он был одарен той природной мудростью и справедливостью, которые всегда находят отзвук в сердцах подчиненных. Да только ли подчиненных? Не был ли Алексей Беляев любимцем всего батальона, да и всего полка?
Прибыл с командой одногодичников совсем «зеленым», горячим, порывистым, только что с университетской скамьи. Здесь его сразу овеяли суровые песчаные ветры, испытал он свои силенки в единоборстве с морозом, усталостью, жарким солнцем и благословил руку безыменного военкоматского писаря, вписавшего его имя в команду одногодичников, которых, оказывается, ждут не дождутся и заснеженная Сухая Падь, и еловое мелколесье, и крутой каменистый Шаманский хребет, и старшина роты, высокий, худой, картавый украинец Ногайник.
Отлично прижился новичок! Он чувствовал себя прямым наследником всех доблестных сражений и боевых знамен полка, через три месяца стал комсомольским вожаком батальона, хорошо изучил операции на КВЖД, в которых некогда участвовал полк, и даже делал о них доклады, разбирая перед бойцами подробности давно отгремевших битв.
Выпускали одногодичников торжественно. Бывшие курсанты с новехонькими квадратиками в петличках сидели за праздничным столом, а под ним путешествовала строжайше запрещенная комбатом бутылка. Как было не выпить, когда сам комбат деловито прокалывал шилом петлички и самолично вдевал в них красные квадратики — знаки различия? А потом курсанты разъехались по домам. А он остался. Никто не удивлялся: призвание!
