Коллапс
1.Когда сворачивается пламя костра,Чернее ночи уголья костра.И в черной земле зияет дыра —Чернее черной земли дыра.Когда сворачивается пламя звезды,Ночь на планете чернее беды.И в черном небе зияет дыра —Чернее черного неба дыра.Когда сворачивается пламя души,Свет возвращается, круг завершив.И в черной душе зияет дыра —Чернее черной души — дыра.Но ранний твой свет протекает, врачуя и раня,И длится во времени ярое раннее пламя,И словно домашние звери за теплою пищей —Чужие планеты идут на тепло пепелища.Там пламя кричит, заключенное в углях остылых,Но свет возвращается — свет продолжаться не в силах! —И, бросив орбиты — за светом на тайные метыИдут и приходят, и в бездну уходят планеты.Любимая!Дальше орбитой иди кочевою.К другому колодцу ходи за водой ключевою.Что свет катастрофы тому, кто единожды молод,Тому, кто и сам нарождается, словно звезда?Здесь гулкое горло зияет, как гибельный голод.Здесь мерзлое пламя клубится, как гибельный холод.Здесь даже вода запекается в жаркую жажду,Спекается в черствую глыбу сухая вода.
2.Вот ведь какая беда,Я сворачиваюсь, как сворачивается звезда.Будь то люденыш какой, иль сын собачий, иль конь,Иль безделушка какая — красивая утварь —Я пальцы тянул к ним для ласки,А нынче — ладонь о ладонь — схлопываюсь пальцами внутрь.Женщина тянет мне певчие губы свои:— Спой, — говорит. — меня, голос вдохни в мою стать.— Нет, — говорю ей. — Отчаянно не до любви.— Нет, — говорю ей. — Мне нечем тебя обнимать.Розы ли мерзлые где-то дают на углу, —Кто научился предсмертный их цвет продавать? —Колкие стебли, как пальцы подростка беруИ отпускаю: мне нечем тебя обнимать.Конь на весь город один — не узнаю коня.Конь от меня отвернется в обиде святой.Конь, на весь город один, не узнает меня.Дрогнет капризной губою: …чужой.…Внутрь завернуты пальцы, а обе рукиВ душу завернуты, как в одеяльце.Отогреваю — разбитые вдрызг — кулаки.
3.Не гляди в мою душу, сестра —Там сегодня не будет костра.Не гляди в мою душу, жена —Потому, что душа без дна.Там, на черной покатой стенеЧерный всадник на черном коне.Это я — сам один — сам с собойНынче вышел на праведный бой…Я швырну в эту бездну перо,И расколется в бездне ядро.Год пройдет или столько-то лет —Будет свет.
Убежала бусина с нитки суровой
Убежала бусина с нитки суровой,Побежала бусина дальней дорогой.Как же ты о бусине не спохватилась?Укатилась бусина… Укатилась…
Завяжи на нитке узелок на память,Погляди с улыбкой — если грустно станет —В этом месте ниточки всё и случилось.Укатилась бусина… Укатилась…
Убежала бусина с нитки суровой,Побежала бусина дальней дорогой.Вся судьба на ниточке крепко держалась,Только эта бусина… Экая жалость…
Свеча на перроне
Эти белые клавиши — белые дни.Эти черные клавиши — черные дни.И на белых прощальные пляшут огни,И на черных прощальные пляшут огни.Проплывает последний вагон: догони.
Проплывает последний вагон: догони, догони.Будто пальцы по клавиатуре идут и стучат.Будто сняли все струны — сустав за суставом стучат.Будто сняли все рельсы — состав за составом стучат.
Я свихнусь, наконец,От квадратного мерного стука!
Уплывает вокзал. И стоит на перроне свеча.Оглянешься назад — и стоит на перроне свеча.Мной однажды в протяжную ночь зажжена,Все горит и горит! Эта жизнь распроклятая штука!Мой огарочек горький — судьба, сумасбродка, жена,Все горит при дороге — стоит при дороге свеча.Словно жертвенник жаркий, стоит при дороге свеча.Мой священный огонь, моя смертная мука…
Друзьям
А идите вы с вашей версификацией!С вашимЛадом неладным,Размером и ямбом неладным,С вашей пломбой на сердце,С александрийским апломбом,С вашей темой готическойИ снулым холодным стихом!
— Боже мой! — говорю я, —Пока мы надменные лиры наладим,Эта женщина, этот подкидыш в пустой электричкеБудет длиться и длиться в пустой электричкеМеж холодным стекломИ сивушным дурным мужиком…
— Боже мой! — говорю я, —По всевышней поденной привычкеБудет, зябко нахохлившись, тупо глядеться в окноЭта женщина, эта ворона…Считать перегоныИ читать полустанки, солидно нахохлившись,ноГлядеть из угла,Как нашкодивший малый ребенокСмотрит длинное, скучное взрослое наше кино…Боже мой! Неужели же нам все равно!С нашей мыслью готическойИ заостренным стихом,С нашим словом аттическим,Где царит, словно в римском каре, железный закон.Как пробиться в ее одиночество,В холод космический —За стекло, за предел, за барьер —В отраженный вагон?
Там, в другом — отраженном — вагоне,Ее волосы рвутся о кроны.Там, в другом — отраженном — вагоне,Колошматят ее светофоры.В пристяжном эфемерном вагонеСквозь нее пролетают столбы.
Боже мой…Что могу совершить я хорошего,кроме —Попросить пересесть,Чтобы бешеный встречный скорыйНе хлестал,Не считал бы ее,Как штакетник кривой, разноперый —Когда вылетишь прочь из седлаЭтой жизни катящейся…Этой многоколесной судьбы…
Попутчица
1.За Доном, за долгою степью сквозит синева,Юлит электричка борзая в отвесных откосах,С высоких откосов в окно залетает листва,И желтые смерчи, вращаясь, идут по проходу…Я долго гляжу, как в глазищах раскосых —В пиалах овальных — хрустальная плещет беда.И темный зрачок проступает сквозь горькую воду.Прижав локотки напряженно — как будто бежала —Сидела спокойно, но в ломаном лете бровей,В том, как оглянулась — почудилось: кони по шпалам!Погоня по шпалам! Торопятся кони за ней!
2.Должно быть, не так, но спросил я тогда:— Откуда ты, лярва? Ты ликом — звезда,До боли бела, а очами — орда…Видал я таких! Только чья ты беда?Все длинные ноги и все поездаУносят от этих коней не всегда…— Чьи кони? — спросил я. — Сама ты откуда?И девушка мне отвечала: …туда.И сгорбилась, словно старуха: туда.И темной ладошкой махнула туда,Где синюю степь заливала полуда.Должно быть, не так, но сказала: …юнец,Очами — отчаян, поломан — да выжил,Что нянчишь гитару? Садись-ка поближе,Сыграем про разные эти дела:Как лисья была я.Как рысь я была.Все рыскала градом,Как горло искала…Шакала ласкала,С шакалом спала.Шалавой зваласьИ шалавой жила,И как унесла два залапанных липких крылаИ сердца огрызок в щемящую степь от вокзала!…Ах, мать-перемать! — кабы голос —Уж я бы сыграла!
3.Вот так эта девушка, эта старуха сказала.Быть может, не теми словами, да смысл такой.Сказала: …сыграй мне, пока я себе не сломалаСинюшную шею на синей свободе степной!И в гулком вагоне, качаясь и плача, плясала —Как об ногу — ногу присохшую грязь оббивала.И листья звенели над ней, словно дикие осы,И карие косы,А может быть, карие космы,А может быть, крылья плясали за хрупкой спиной…
На живой ноге в бутсе «Адидас»
На живой ноге в бутсе «Адидас»Инвалид по проходу шоркает.А другая нога — что твой карандаш:Одной пишет — другой зачеркивает.Как колоду карт, развернет меха,Заведет гармонь заунывный зык…Не берет уже инвалид верха.Не берет уже инвалид низы.Не болит душа, не болит рукаНажимать на грудь и на клавиши.А болит нога, и болит спина,И хребет болит низко кланяться.Ах, мы выросли до высот стиха —Дорасти бы нам до поэзии…Не берет уже инвалид верха.Не берет уже инвалид низы,Двери сходятся, как два лезвия.Откусила дверь голубой сквозняк.Гомон тамбурный: так и пере-так…И зачем в карман с дыркой лезу я?Только что с меня возьмешь — с дурака?Догоню в другом вагоне старика.Суну мелочь в задрожавший кулак —За поэзию. За все… И за так…
Чабрец
