был еще юнцом.
Что в том, что Кронос крутит циферблат,
Что борода в лице моем пробилась?
Я рос — и познавал тебя стократ;
Я познавал — и сердце сладко билось —
Что в том, что Кронос крутит циферблат?
Сколь много раз я к сердцу прижимал
Твоих ланит прекрасных мрамор дивный;
О персь твою я грудь себе сломал
И бедрами себя членовредил я —
Их много раз я к сердцу прижимал.
Но, Диоскурия, я все же вечно твой.
Чудесно наше дивное слиянье.
Я страсть с тобой изведал и покой;
Пусть мне твердят, что ты лишь изваянье;
Пусть, Диоскурия. Я раб навеки твой.
ИЗ АЛЬБОМА А.К
Верю я, что сбудется предвестье,
Мной предвосхищенное в мечтах;
И пройдет по тихому предместью
Лев Толстой в оранжевых портах.
И Тургенев, дурь смешавши с дрянью,
Дружески прошепчет в ухо мне:
Чу, смотри — Есенин гулкой ранью
Поскакал на розовом слоне.
КАРТИНЫ ИЗ СЕЛЬСКОЙ ЖИЗНИ
***
У поворота на Коростылево
Угрюмый старец сильно бьет клюкой
Увязшего в болоте крокодила.
А тот, возведши очи к небесам,
Окрестность оглашает хриплым стоном.
***
Усталые седые агрономы
От жен сварливых прячутся в кусты
И там сидят, порою по два года,
Из удобрений гонят самогон,
И, пьяные, играют в «накось-выкусь».
***
Порой в колхоз привозят трактора —
Тогда крестьянин прячется под стог,
А те свирепо точат шестерни,
И, лязгая стальными клапанами,
Гоняются за девками по лугу.
***
Пейзанки собирают колоски
И прячут их стыдливо по подолы.
Вон пастухи в амбаре пьют «Шанель»
И обсуждают новое бьеннале…
В тумане чье-то светит декольте.
***
Толпа пейзанок, юбки подобрав,
Прихватывает Федю-недоумка
И боязливо дергают за член —
А тот стоит и в ус себе не дует,
Лишь слюни каплют из большого рта.
***
Захорошело тучное жнивье,
Рычит в конюшне боров кровожадный
И роет землю кованым копытом.
Пейзанки с визгом мочатся в кустах…
Счастливая весенняя пора!
ДВА СТИХА О КВАРТИРЕ № 6
Первый стих
Эльжбета Моховая, белошвейка,
Искусная в раскидывании карт,
Живет себе на улице Бассейной,
На этаже меж третьим и четвертым,
В загадочной квартире номер шесть.
Заходят в двери разные собаки,
Ласкаются и трогают колени;
Эльжбета Моховая неприступна,
Но кормит их молочной колбасой.
Съев колбасу, собаки пляшут пляски,
Выкидывают разные коленца;
Одна из них вертится, как щелкунчик
Из оперы Чайковского «Щелкунчик»,
Другая замерла по стойке смирно,
Как юный часовой пред генералом,
И так стоит недвижно на ушах.
Эльжбета же идет готовить чай.
Перенесемся мысленно на кухню,
Которая была колонным залом,
А ранее вмещала монастырь.
Под сводами — в предвечной темноте,
Так высоко, что глаз почти не внемлет,
Знамена, гербы, древки и щиты,
Следы побед, пожаров и сражений;
Окаменевшей гарпии крыла…
Эльжбета входит и — поражена
Готическою сумрачной красою —
Набрасывает кухонный ландшафт
В блокноте, что у ней всегда в руке:
Но, вдруг забыв искусство навсегда,
Вся опрометью к чайнику несется.
А чайник, своенравный люцифер,
Малиновою злобою налился,
Шипит, стрекочет, давится, хрипит
И плещет огнедышащею лавой;
Едва Эльжбета ближе подойдет —
Он ей кричит сквозь хохот сатанинский:
"Прощайся с миром, жалкий род людской,
Пришел конец твоей бесславной жизни,
Отныне я — начальник над землей!"
За сим следит старинный друг Эльжбеты,
Он притаился средь оконных рам.
Сей друг ей — не случайный джентльмен.
Он носит фрак на голом, стройном теле,
И волосы заплетены в косу;
А сам он по профессии индеец,
С таинственной фамилией Ваксмахер.
Как говорил однажды Нострадамус,
Придет конец горению конфорки
И всем другим бесовским западням;
Стоит индеец, как тотемный столб,
Недрогнувшей рукой снимает чайник
И рыцарски Эльжбете подает.
Меж тем собаки съели колбасу
И, острым чувством голода томимы,
Готовы перейти на интерьер;
Тут вносят чай Эльжбета и Ваксмахер.
Какое ликованье началось,
Какие там произносились тосты;
А поутру поехали к цыганам…
Но это — лишь вступление к поэме
Про чудо жизнь в квартире номер шесть.
Bторой стих
Вчера в квартире крали серебро
И вынесли практически полтонны;
Но тут выходит старый доктор Гук
И кашляет презрительно вдогонку.
Послушайте — он говорит ворам,
Но те упорно слышать не желают
И, покраснев, толпятся у стены;
А более застенчивые — плачут.
Послушайте, — опять кричит им Гук;
Но воры упадают на колени
И в сторону его ползут ботинок,
Рассчитывая их облобызать.
И с криком омерзенья старый доктор
Взбирается по стенке к потолку,
Выплевывая грязную известку.
И, в этот поразительный момент,
Эльжбета Моховая на подносе
Несет по коридору кос-халву
И под ноги нисколько не глядит;
Ну, как тут не запнуться о воров?
Бабах — и прямо падает средь них,
Как будто мало ей переполоха.
А кос-халва, как птица коростыль,
Летит с размаха вдоль по коридору,
Рискуя потерять съедобный вид;
И вовсе бы пропал деликатес,
Когда б не сударь Петр Трощенков,
Ударник из одной известной группы:
Он молодецки ловит кос-халву
Рукой, привычной к палочке ударной;
Другой же, как домкратом,
