- Если вы собираетесь писать о моей работе, - сказал он, - то вам надо бы прежде всего узнать мои плохие стороны. Помимо всего прочего, я был наркоманом-барбитуркстом.
Он сказал это таким тоном, будто речь шла о другом человеке.
- Меня засадили в больницу, потому что я был в агрессивном состоянии, - объяснял Фергюсон. - Я пытался убить самого себя, потом свою жену Мэри. Надо же быть таким идиотом! У меня были зрительные галлюцинации.
Я внимательно посмотрел на Фергюсона, сидевшего передо мной с тихим, безмятежным выражением лица. Он и не подозревал, что один знакомый доктор предупредил меня, что Фергюсон не только в прошлом, но и сейчас увлекается барбитуратами. Поблагодарив Джека за рассказ о своей жизни, я сообщил ему об этом предупреждении.
Фергюсон нисколько не возмутился этой сплетней.
- Доктор, очевидно, не знает, что я бросил это дело уже пять лет назад, -- сказал он с понимающей, доверительной улыбкой.
Не хотите ли познакомиться с Джеком Фергюсоном? Могу вам его представить: большой, плотный, широкоплечий, тип портового грузчика, очень моложавый для своего возраста, с тихой, размеренной речью, с красной кожей, обветренной на свежем воздухе Северного Мичигана; темные, блестящие глаза на широком открытом лице смотрят на вас прямо и честно - глаза незлобивого и уравновешенного человека. Фергюсон мог бы сойти за простого домашнего врача со стоптанными подошвами, который любит людей такими, как они есть. Говорит он нараспев, немного гнусавит.
- Ваш знакомый знает обо мне только наполовину, - сказал Фергюсон. - Я был настоящим ублюдком, - так образно он выразился. И. чтобы доказать это, он продержал меня однажды целый вечер, рассказывая ошеломляющую историю своей жизни. Но об этом ниже - когда буду говорить об его образовании. Тогда же, слушая его, я подумал о том, какое важное значение для его работы могло иметь это бурное прошлое. И вот сидит передо мной Джек Фергюсон, спокойный, но активный, эмоционально выдержанный. Имел ли этот человек хоть какое-нибудь основание, чтобы затеять свою химическую войну против ненормального поведения?
Пожалуй, имел. Ведь он на собственной шкуре испытал, что значит быть безнадежным сумасшедшим и потом выздороветь.
У Фергюсона, как психиатра-исследователя, есть еще одно преимущество. Больница в Траверз-Сити как раз подходящее место для такой работы. Это закрытая больница, совершенно не предназначенная для научных исследований. А крупные медицинские открытия редко выходят из больниц, специально намеченных и оборудованных для такой цели, подобно тому как крупные медицинские открытия редко выходят из рук ученых, намеревающихся их сделать. Работая в закрытой больнице, незаметный Фергюсон обладал в борьбе с дурным человеческим поведением не меньшими возможностями, чем всякий другой. А может быть, и большими.
Прошлой осенью (1955 г.) он начал мне показывать, как он атакует проблему, сводя все психические болезни к вопросу о ненормальном поведении. Он напомнил мне моего шефа Босса Кэттеринга, который утверждал: «Когда проблема разрешена, она кажется простой». Тот же Кэттеринг, смеясь, говорил: «Нет ничего более загадочного, чем очевидное». Фергюсон не старается проникнуть взглядом сквозь очевидное. Он интуитивно останавливается на его вершине.
Как медик-преподаватель, Фергюсон не заставляет меня заучивать мудреные медицинские термины. Много лет подряд, причисляя себя к большому и печальному контингенту американцев, еще не запертых в дома умалишенных, я пытался изучать фундаментальные труды по психиатрии, отыскивая в них хоть тень надежды на то, что мне удастся отсрочить день, когда санитары придут и заберут меня. Но страшные психиатрические термины, определяющие различные виды поведения, сильно травмировали мою психику. Я бросил это дело.
Джек Фергюсон отлично знает все, что касается шизофрении и разных ее форм - кататонии, гебефрении, расщепления личности и параноидной формы. Он может объяснить вам разницу между реактивной и эндогенной депрессией и рассказать, чем они отличаются от настоящей инволюционной меланхолии и депрессивной фазы подлинного маниакально-депрессивного психоза.
Но в своей работе Джек как бы хочет пробиться сквозь туман этого жаргона, который сам по себе едва ли многим вернул психическое здоровье, и открыть путь своей собственной идее о сущности психических заболеваний. В чем же эта сущность?
В ненормальном поведении. Из-за этого и только из-за этого больных забирают в дома умалишенных. Ребенок может заметить это в своем отце или матери, в брате или сестре. Это то, что приводит в отчаяние домашних врачей, когда они замечают это в своих пациентах.
Ввязаться в борьбу с подобным злом - при всей мягкости речи и ангельской улыбке Фергюсона - было с его стороны отчаянной смелостью. В качестве экспериментальной базы для всего Северного Мичигана он приспособил самые отдаленные, наглухо запертые, специально оборудованные палаты своей больницы. Здесь прозябали - слово «жили» для них не подходит - обломки человечества, по больничному прозвищу «коты да собаки», хронические больные, не поддававшиеся никаким видам лечения, печальный арьергард людей без надежды. Легкие или ранние случаи психозов Фергюсону не годились.
В этом отношении он напомнил мне доктора Джулиуса Вагнер-Яурегга, который в 1917 году, как и Фергюсон, отбирал для лечения только тех больных, которым грозила неизбежная, стопроцентная смерть от прогрессивного паралича. Он выжигал сифилис из их мозга огнем малярии и впервые в истории медицины вернул горсточку обреченных паралитиков к нормальному поведению, к семье и работе.
Свой знаменитый опыт австриец поставил над больны-г.:и, обреченными на верную смерть, ибо такова неотвратимая природа общего паралича слабоумных. А у Фергюсона? Среди тысячи с лишним больных в его отделении было некоторое количество душевнобольных с начальной формой заболевания - те случаи, которые успешно излечиваются инсулином или электрошоком. Поскольку Фергюсон задумал пустить в ход новые успокоительные и возбуждающие лекарства, почему он не попробовал сначала испытать их действие на больных с ранней формой болезни? Почему он не дал возможности этим новым средствам быстро завоевать признание и успех?
Причиной того, что он этого не сделал и отбирал для опыта только неизлечимых, является честность и крайняя научная щепетильность Джека Фергюсона.
Многие больные с начальной формой часто дают ремиссии или выздоравливают без всякого лечения. А уж эти несчастные из отдаленных палат не позволят новым лекарствам обмануть Фергюсона. Если безнадежные больные будут излечены, то уж наверно можно считать, что лекарства действуют. То, что стало затем происходить с этими жалкими созданиями, и является темой моего рассказа.
Но это еще не вся тема. Мы знаем, что и в других больницах после применения новых лекарственных средств отпускают под наблюдение семьи многих душевнобольных в разных стадиях болезни, и Фергюсон отнюдь не является единственным наблюдателем удивительного действия новых лекарств. Почему же тогда я выделяю именно его, как человека, поднявшегося на борьбу с безумием? Вот что он видит в моменты вдохновения, которое скорее можно назвать поэтическим, нежели научным.
Он видит скопище людей в стенах своей больницы; он видит беспокойных, сварливых, обозленных, угрюмых, подозрительных, глупых, порочных, неопрйтных, непристойных, склонных к самоубийству, одержимых мыслью об убийстве... Он видит дурное поведение своих больных и рассматривает это только как преувеличение, карикатуру на ненормальное поведение здоровых людей, находящихся вне больницы, на свободе.
Он знает, что новые лекарства плюс нежная любовная забота могут изменить судьбу его больных, которые считались безнадежными. Он предвидит, что может дать - подчеркиваю, может дать - любовь плюс химикалии еще не запертым в больницу психически больным. Он хочет передать этот метод в руки домашних врачей.
Поскольку я уже старик и порядочный скептик, не берусь предсказывать, доживет ли Джек до осуществления своей мечты. Может быть, медицинская профессия окажется неспособной держать шаг наравне с ним. Но возможно, что врачи все же поймут животворность идей Фергюсона. Если его химикалии плюс любовь смогут превращать ненормальное поведение в нормальное, это будет означать, что не помещенный в больницу психотик сможет_лучше уживаться с другими и самим собой (так Фергюсон опрделяет слово) «нормальный»). А способность уживаться с другими и самим собой сделает людей более счастливыми. Но слова «счастье» в науке не существует, Вы не найдете его в медицинском словаре Дорлэнда. Когда человек чувствует себя удовлетворенным и живет мирно с самим собой и с другими, это еще не значит, что он счастлив. На медицинском языке таких людей не называют счастливыми, их считают «эйфоричными», что в вольном переводе означает «якобы счастливые».
