Другая сильная сторона «Мисс Равенел» — это те элементы очерка, фактического описания, которые Дефорест широко вводит в роман, особенно в картинах войны.
Дефореста по справедливости считают пионером в реалистическом изображении войны в американской литературе. Еще с молодых лет, проведенных в Европе, он хорошо знал описание битвы при Ватерлоо в «Пармском монастыре» Стендаля и в батальных сценах «Мисс Равенел» соединил этот новый подход к изображению людей на войне — отказ от условной возвышенности батального жанра в искусстве — с собственным точным и буднично трезвым военным репортажем.
«— Дурачина, ложись! Ведь убьют! — крикнул Колберн бойцу, который, встав на бревно во весь свой огромный рост, разглядывав укрепления противника.
— Цель хочу присмотреть, — беззаботно ответил солдат.
— Исполняй приказ! — крикнул Колберн, но было уже поздно. Высоко вскинув руки, боец повалился, хрипя, с простреленной грудью. А рядом коротышка ирландец вдруг разразился отчаянной бранью и, засучив штанину, с изумлением, испугом и злобой уставился на пулевое отверстие в пробитой навылет ноге».
Некоторые описания в главах, посвященных осаде Порт-Гудзона, являются вариантом подлинных писем Дефореста с поля сражения и в значительной степени выражают точку зрения участника.
С другой стороны, бои, в которых он не участвовал, — неудачный рейд северян на Ред-Ривер и последующее сражение при Гранд-Экоре (где погибает Картер), — изображены преимущественно со стороны тактики действующих воинских соединений, как бы военным обозревателем.
Надо особо отметить, что Дефорест не соблюдает негласный запрет на изображение жестоких сторон жизни, действовавший в американской литературе тех лет, и его неприкрашенное описание госпиталя под открытым небом должно было поразить читателя кровавой правдой войны:
«Это было огромное скопище раненых на всех степенях изувеченности, изжелта-бледных до ужаса, залитых собственной кровью, лежавших без всяких коек на своих же разостланных одеялах под сенью дубов и буков. В центре стояли столы хирургов; на каждом был распростерт человек; его окружали медики. Под столами виднелись лужи чернеющей крови; тут же валялись ступни, кисти рук, отдельные пальцы, ампутированные полностью руки и ноги; и лица людей, ожидающих операции, были почти того же землистого цвета, что и эти обрубки. У врачей, ни на минуту не оставлявших своей ужасной работы, руки были в крови по локоть, а застоявшийся воздух был словно пропитан запахом крови, перебивавшим даже острую вонь хлороформа».
Как уже говорилось, Дефорест рисует события гражданской войны с уверенностью в исторической и моральной правоте Севера, не сомневается в том, что Север имел право подавить мятеж силой оружия. Он показывает героизм рядовых солдат северных войск, американских рабочих и фермеров, добровольно пошедших на борьбу с рабовладельческим мятежом. Колберн и Равенел — убежденные противники рабовладения. Картер не аболиционист и в прошлом даже замешан в некоторых авантюрах рабовладельческой олигархии, но, приняв раз решение выступить на стороне Севера, он верен присяге. Все трое считают нужным непримиримо бороться за единство страны…
Идейную критику Юга в романе развивает главным образом Равенел, пылкий и красноречивый противник плантаторов. Он критикует плантаторскую олигархию как исторический пережиток, мешающий ходу общемирового экономического и политического прогресса. «Они стали преградой на пути человечества, — говорит Равенел. — Им хотелось остаться по-прежнему в средних веках — и это в наш век пароходов, железных дорог, телеграфа и паровых жаток». Он также разоблачает рабовладельческую цивилизацию южных штатов как полностью безнравственную, паразитическую и эксплуататорскую, оскорбляющую моральное чувство свободного человека. Он не пренебрегает и религиозными аргументами, имевшими немалое влияние в США этих лет. «На чьей стороне бог, у того и оружие сильнее», — говорит Равенел, и когда его дочь Лили, бродя по разрушенной неграми-невольниками и солдатами Севера недавно еще процветавшей южной усадьбе, жалуется, что это грустное зрелище, Равенел возражает, что зрелище «не грустнее, чем развалины Вавилона или другого города, осужденного господом богом и разрушенного за грехи».
Освобожденных негров-невольников Дефорест рисует с некоторым полемическим заострением, направленным против излишней, как он полагает, идеализации их в аболиционистской литературе. Равенел, осуществляющий в брошенной усадьбе опыт по трудоустройству бывших невольников, замечает по поводу «Хижины дяди Тома», что, по его мнению, «дядя Том — плод чистейшей фантазии». При этом он поясняет, что вековая неволя породила в негре-невольнике рабскую психологию, что вина за это лежит полностью на белых американцах, что их долг и обязанность предоставить сейчас бывшим рабам все возможности для свободного человеческого развития. И Равенел и Колберн резко восстают против расовых предрассудков. Дефорест критикует неосновательные предубеждения против негров среди самих северян и говорит об активном участии бывших невольников в общей борьбе с плантаторским мятежом.
Как современник событий, Равенел полон иллюзий об их конечном исходе. Радуясь окончанию войны, он считает победу Севера и отмену рабовладения венцом всей истории человечества, преддверием Золотого века, «пятым действием в этой великой драме борьбе за свободу людей». Идеализируя буржуазную демократию, он полагает, что с момента ее победы над рабовладельческим Югом народная масса будет уравнена с привилегированным меньшинством и все люди будут иметь одни и те же права «вне зависимости от расы и цвета кожи».
Но Дефорест не слеп к порокам буржуазной демократии и США. Даже витающий в облаках Равенел понимает, что капиталисты извлекали доход из южного рабовладения и тем самым являются соучастниками преступлений плантаторов. «Север хотел богатеть, используя рабство на Юге, и притом оставаться чистым, — говорит Равенел. — Хотел таскать руками южан каштаны из адского пламени».
Более связанные с практической стороной жизни, Колберн и Картер непосредственно сталкиваются с темными сторонами политической жизни Севера.
Уже в самом начале романа, желая назначить Колберна на вакантное место майора в своем полку, Картер ведет беседу с губернатором Баратарии, от которого это зависит, и тот объясняет, что уже обещал место майора другому в обмен на голоса избирателей на ближайших выборах в американский конгресс.
Этот кандидат губернатора, некий Газауэй, «один из грязнейших боссов демократической партии в своем родном городке», «незаменимый в день выборов, когда нужно толкать и запугивать избирателей», продает свои услуги правящей республиканской партии в обмен на чины и политическую карьеру. Получив чин майора (а далее и подполковника), он ведет себя на войне как шкурник и трус и вскоре устраивается в лагерь для новобранцев, где за крупные взятки помогает бежать дезертирам. Все попытки полковника Картера привлечь Газауэя к ответственности кончаются неудачей, так как Газауэй имеет могущественных покровителей.
Не лишен интереса и портрет губернатора, который опекает Газауэя, отлично зная, что тот негодяй. Он объясняет свои действия политической необходимостью, важностью победы на выборах для успешного ведения войны. Автор как бы частично извиняет его обстоятельствами, но на самом деле несомненно встревожен тем, что нужная Северу политическая победа должна быть достигнута грязными методами. «Если демократия дается такой ценой — тогда назад к деспотизму!» — заявляет в сердцах недолюбливающий демократию Картер.
Еще до того в одной из бесед Картера с Равенелом в оккупированной Луизиане выясняется, что северные коммерсанты с ведома и под покровительством северных же военных властей нелегально продают южным мятежникам некоторые товары, в которых те остро нуждаются, и тем самым усиливают экономические позиции Юга — фактически торгуют кровью своих солдат.
Уже под конец романа автор кратко суммирует дальнейшую карьеру Газауэя. После войны он открывает в Нью-Йорке «перво-разрядный бильярдный салун», богатеет, считается мастаком как в политике, так и в бизнесе, занимает муниципальные должности, и, как предрекает Дефорест, влияние его выступлений на избирательном митинге или перед толпой спекулянтов на бирже «будет раз в десять сильнее, чем влияние речи какого-нибудь Равенела или же Колберна».
Даже если сам автор и хочет надеяться, что в результате победы Севера в гражданской войне вся страна в целом и любимые им герои приплыли в тихую гавань и могут рассчитывать на мирный покой и счастье, то зловещая тень Газауэя предвещает нечто совсем иное.
4
В связи с этим особенно интересно и важно отметить, что не прошло и пяти лет после выхода «Мисс Равенел», как Дефорест, пораженный неслыханным разложением американской политической жизни, выпускает одну за другой две книги, специально посвященные порокам буржуазной демократии в США, — «Честный Джон Вэйн» и «Игра с огнем».
