— Да, это была сказка. — Милютин мечтательно улыбнулся. — Вообрази, Бравик: снизу море, сверху небо, и больше ничего. Мы там все время крутили Лайзу Минелли. — Он негромко напел: — If it takes forever I will wait for you…
— Море, небо, красивые женщины… — Бравик поверх очков посмотрел на фотографию. — Да, сказка.
— Ха! — Никон оживился. — Прикинь: психологический этюд, как в Генкиных книжках. Приплыли как-то раз, собираемся на ужин. Мы с Катей в номере, она из душа вышла, причесывается перед зеркалом, обернулась полотенцем, верха нет. Вдруг заходит Вовка, видит Катюху — но это ведь уже в номере, а не на катамаране, прикинь. Страшно смутился: ой, Кать, тысяча извинений…
* * *
Далеко от узкого галечного пляжа и подернутых дымкой желто-зеленых гор еле-еле покачивались два сцепленных катамарана: облупленные баллоны с трафаретом «26», дощатые сиденья, обернутые поролоном, полотенца, холщовая сумка с портретом Демиса Руссоса, резиновая маска, пачки «Ту-134» и «Космос». К одному из сидений был привязан шнурком за никелированную скобу кассетник «Mitsubishi electric», и Лайза Минелли пела: «If it takes forever I will wait for you, for a thousand summers I will wait for you…» Море было гладким как стекло, со стороны Гурзуфа тянулись редкие облака. Скульптурно мускулистый Никон и худощавый длинноволосый Милютин одновременно скрутили проволочки с бутылок полусладкого «Советского шампанского».
— Пли! — скомандовала Ольга.
Раздались два хлопка, чайки метнулись от катамарана, пробки взлетели и упали в сине-зеленую воду.
— У меня дальше, — сказал Никон и подал жене бутылку.
Катя отпила из горлышка и чихнула от подавшейся вверх пены. Милютин протянул вторую бутылку Ольге. Та полулежала, вытянув роскошные ноги, туалет ее назывался «милый, на мне только улыбка». Катя тоже была в чем мать родила.
— Вова, изобрази, — лениво сказал Никон. — Слабо два оборота?
— Два не получится, — сказал Гаривас, — низко.
Он встал на скамейку, раскачал катамаран, сильно толкнулся, крутанул четкое переднее сальто и без брызг скользнул в темно-лазурную гладкую воду.
* * *
— Надо же, какой он тут кудрявый и мятежный, — сказал Бравик. — Прямо сорбоннский студент.
— В девяносто третьем и ты был кудрявый, — сказал Гена. Он хмыкнул и потер лоб. — Девяносто третий… Где мои семнадцать лет?..
— Ну не то чтобы кудрявый… — Бравик прикоснулся к макушке. — Но что-то было, факт.
Никон сел напротив Лободы, за журнальный столик с пепельницей, бутылкой, двумя рюмками, фотографией Гариваса и стаканом, покрытым горбушкой. Лобода разлил, они выпили.
— Что гаишники сказали?
— Ничего н-н-нового. Виновата т-т-та женщина. Она рассказала, как все было. Но если она п-п-потом откажется… — Лобода поморщился. — Она откажется. Поплачет, п-п-попсихует, потом откажется. Там муж уже вовсю работает: независимая экспертиза, д-д-два адвоката. Доказать б-б-будет невозможно. Т-т-тормозного пути нет, свидетелей нет.
— Как это «нет»? А фура? А «Волга»?
— Тот момент, к-к-когда она скакнула влево, они не видели. Она скажет, что не выезжала на встречку, и п-п-получится, что это несчастный случай.
— А в общем, какая теперь разница…
— Разница есть. Всякие б-б-бывают ситуации. Бывает т-т-такая ситуация, что человека надо наказать.
— Дочку ее тоже наказывать будешь?
— Не п-п-передергивай. К-к-короче, это выглядело так. Он возвращался из Лыткарина, подъезжал к эстакаде. Шел, наверное, километров семьдесят.
Б-б-быстрее он бы там не шел, ему буквально через сто метров надо было на разворот. Я не думаю, что он в том месте п-п-превысил.
* * *
В «пежо», в детском кресле, прикрепленном к заднему сидению, девочка лет трех играла с плюшевым грызуном из «Ледникового периода». У ехавшей впереди «Волги» зажглись «стопы», и женщина за рулем «пежо» притормозила. На противоположном конце эстакады показался темно-синий грязный BMW.
* * *
Лобода разложил на столике две сигаретные пачки, две зажигалки и свой телефон.
— Вот фура. — Он ткнул пальцем в телефон. — Вот «Волга». Вот эта б-б-баба на «пежо». — Лобода пристроил за пачкой «Кента» зажигалку. — А это — В-в-вова, со стороны Лыткарина.
Он двинул к телефону пачку «Мальборо».
* * *
Гаривас щелчком выбросил за приопущенное стекло окурок и прибавил звук проигрывателя — играла «Penny Lane». Навстречу шла фура «MAN» с липецким номером, за ней «двадцать четвертая» «Волга», потом голубой «пежо».
Гаривас подпевал: «Penny Lane is in my ears and in my eyes…»
* * *
— Фура т-т-тормозит, «Волга» тоже. — Лобода сблизил телефон и «Кент». — Эта овца со страху уходит в-в-влево.
Он сместил влево зажигалку, и она оказалась напротив пачки «Мальборо».
* * *
Девочка уронила грызуна и захныкала. Женщина глядела то вперед, то за кресло, и пыталась нащупать на полу игрушку. Раздался органный звук пневматических тормозов, у фуры заморгал правый поворотник. Пожилой толстяк в «Волге» поставил передачу в нейтраль и притормозил. Женщина быстро заглянула за кресло и наконец подняла грызуна. А когда она посмотрела на дорогу, то между капотом ее «пежо» и задним бампером «Волги» было метра два, не больше. Женщина умела парковаться и читать знаки, она уверенно ездила на работу и к свекрови в Жуковский. Но когда багажник «Волги» оказался перед ее капотом, женщина, вместо того чтобы дать по тормозам, судорожно закрутила руль влево.
Когда из-за «Волги» на встречную выскочил «пежо», Гаривас успел бросить свою машину вправо и вбил в пол педаль тормоза.
* * *
— П-п-представь: эта мыльница против Вовкиной «семерки». Случись лобовое — у нее бы движок в б-б-багажник улетел. Спас он эту овцу, чо там г-г-говорить. — Лобода затянулся. — И д-д-дочку ее спас. Он машину б-б-бросил вправо — а там меняли бордюрный к-к-камень. Небольшой участок, метров п-п-пять или шесть. Там бордюра не было, п-п-понимаешь? Если б был б-б-бордюр, то он бы п-п-просто размочалил правый бок, и все дела. А так его выкинуло на поручень, он его порвал, как б-б-бумагу.
* * *
BMW ударил в поручень и со скрежетом его разорвал. Машина качнулась, перевалилась и, крышей вниз, рухнула на шоссе. Искривились стойки, брызнули осколки триплекса. Распахнувшись, ударились об асфальт капот и крышка багажника. Задний бампер кеглей закувыркался к разделительному барьеру, на обочину покатился колесный колпак. Было слышно, как в изуродованной машине играет «Penny Lane». Спустя несколько мгновений с шипением загорелся моторный отсек. «Пежо» на эстакаде вернулся в правый ряд и встал.
* * *
— Ты выпей, Никон. — Лобода налил. — Выпей… Т-т-ты прикинь, к-к-каково мне было это слушать. Дэпээсник п-п-попался говорун, все в к-к-красках расписал.
— У него ожоги были очень тяжелые, — глухо сказал Никон.
— Так м-м-моторный отсек же загорелся… Из области ехал м-м-мужик на «газели», б-б-быстро среагировал. Выскочил, п-п-полил из огнетушителя. Молодец мужик, не забоялся — мог ведь б-б-бак рвануть. Потом еще люди п-п-подбежали, вытащили Вову… — Лобода взял рюмку, подержал в руке, поставил рядом с паспарту и спросил: — Сколько Вова п-п-потом жил?
— Полтора суток. Перелом основания черепа, перелом позвоночника в грудном отделе, разрыв диафрагмы, селезенки, перелом грудины… И ожоги.
— А что ты в больнице д-д-делал? Помогал к-к-как-то?
— Нет. Так, рядом сидел. — Никон махнул рюмку. — Он ведь в сознание приходил, ага.
— Д-д-да ладно? — недоверчиво сказал Лобода. — П-п-правда?
— Два раза. — Никон закурил. — Узнал меня.
* * *
Неподвижное лицо в буро-фиолетовых кровоподтеках над белоснежной воротниковой шиной казалось раскрашенным муляжом. Изо рта торчала гофрированная трубка интубатора, у изголовья мерно вздыхал аппарат ИВЛ, от стойки с реополиглюкином шла к подключичке силиконовая система. Из-под простыни тянулись дренажи с раневым отделяемым и мочой. Рядом с функциональной кроватью, полулежа в неудобном кресле, дремал Никон. Он сел, сонно посмотрел на наручные часы, поднял глаза и вздрогнул. Гаривас был в сознании.
— Вова… — Никон привстал. — Вова! Я здесь, слышь! Утром Бравик приедет… Старый, тебе больно? Я щас позову всех… Тебе больно, да? Щас — промедол, блин, омнопон, полегчает… У тебя, конечно, тяжелые дела, врать не буду…
Гаривас два раза медленно опустил веки: мол, понимаю.
— Оперировали тебя, все нормально… Удалили селезенку, диафрагму ушили… Сейчас все стабильно, гемодинамика хорошая, почки функционируют, все обойдется, не бзди…
Он врал, конечно: дела были отвратные. Перелом основания черепа, перелом позвоночника, при спленэктомии было тяжелое кровотечение, едва остановили. Никон выглянул из-за ширмы и громким шепотом сказал сестре:
— Дежурного доктора позовите.
