Аттестат Генри получил с отличием.
Не знал он, когда стоял на пороге школы с букетом в руках — первые цветы, которые подарила ему женщина-директор школы, — что закончилась его спокойная жизнь, что скоро всё круто переменится.
Лето бушевало в Чёрном квартале. На Зелёном мысе не было снега, но летом растения устраивали фейерверк разноцветия, распускались за одну ночь, поражая неожиданностью и точностью выстрела, направленного в глубину сердца, пробуждая чуткость и восхищение прекрасным.
Генри, освещая красотой поющее лето, шёл по улице. Особой цели у него не было, он просто упивался пением птиц и улыбался солнцу.
Как вдруг его окликнули.
Со странным чувством, торопливо, словно боясь упустить свою судьбу, юноша повернулся.
На улице стоял элегантный молодой человек, одетый богато, с роскошью, и улыбался. Генри с тревогой всматривался в него.
— Джон?!
Рассмеявшись, тот подошёл к юноше и протянул ему украшенную перстнями руку.
— Здравствуй, малыш. Ты всё в КЗБ?
— Боже, Джон, откуда ты взялся? Что с тобой стало? Где ты сейчас?
— Долгая история. Идём, сядем в нашем сквере.
— Нет, пошли лучше на берег.
— На поваленное дерево? Идём.
И снова, спустя несколько лет, они сидели на берегу, обнявшись, и Джон рассказывал невероятную историю.
— Я действительно попал в эпицентр погрома. Меня ранили, и я чувствовал, что долго не выстою. В это время вдруг ворвались какие-то люди, и я упал. Успел ещё почувствовать, как кто-то подхватил меня на руки, и увидеть встревоженный взгляд чёрных глаз, обращённый на меня. Потом я потерял сознание.
Пришёл в себя в больнице. Рядом со мной был тот же человек, который подхватил меня. Он тогда как раз зашёл ко мне. Это был никто иной, как Гаральд, вице-премьер. Тот самый, назначение которого вызвало столько пересудов. Не знаю, чем я приглянулся ему, но мы подружились. Гаральд властен, самолюбив, но — одинок. У него хорошие дружеские отношения с королём, но настоящего друга у него не было.
— Но почему ты не приходил?
— Хотел встать на ноги, быть чем-то, прийти со щитом, а не приползти, зализывая раны. Тщеславие, это влияние Гаральда. Я работал с ним, помогал в работе. Так и пролетело несколько лет. Потом, когда к Гаральду попривыкли, он решил помочь таким, как он, в борьбе за признание своих прав. Тогда основным девизом было «Уменьшим преступность!», и он решил доказать эффективность Детей Дракона в этом деле и то, что преступления совершаются не только ими и не должны с ними ассоциироваться. Ты, наверное, слышал о Гаральдовском спецназе.
— Представь себе, нет.
Джон рассмеялся.
— Темнота, варишься в своём КЗБ, как в кастрюле, ничего вокруг себя не видишь. Ну, ладно, будем тебя воспитывать. Так вот, Гаральдовский спецназ состоит из нескольких департаментов; одни из них сформированы из людей Зелёного Мыса, другие — из людей Чёрной Планеты. Иначе нельзя было, работать друг с другом они не могут. И я вошёл в этот спецназ.
— Так ты, значит, один из тех крутых ребят с нунчаками, которых в фильмах показывают?
— Ну да. Знаешь, жить намного легче стало. Появилась уверенность в себе, хожу по улице с высоко поднятой головой. Для Сына Дракона это важно. Знаешь, Генри… идем к нам!
— Как это?
— А вот так. Присоединяйся. Нам в спецназе люди нужны.
— Но я же не умею ничего.
— Научим. Это не так сложно, как кажется. Мускулы у тебя есть, остальное наработаем. Пойдёшь? Не пожалеешь.
Генри колебался. Встреча с Джоном вызвала в нём странное тёплое чувство, словно он нашёл родного человека и ни за что не может, не способен с ним расстаться. С другой стороны, он живо представил себе тот длительный промежуток времени, который понадобится для приведения в чувство матери после сообщения ей профессии, выбранной её сыном. И был ещё один момент. В КЗБ Генри чувствовал себя как дома, но когда выходил за его пределы, как и все Дети Дракона, шёл, опустив глаза, воображая многочисленные неприязненные взгляды, устремлённые на него. А ведь если он будет на правительственной службе, ему придётся уехать из Чёрного квартала и каждый день ходить среди них.
— Дай подумать.
— Ладно. Я приду вечером. А сейчас мне надо идти, Генри. Меня ждёт Гаральд.
— Джон, я не смогу обдумать всё до вечера. Подожди хотя бы неделю.
— Договорились. Увидимся через неделю.
Джон ушёл, а Генри долго ещё стоял и смотрел ему вслед. Потом медленно повернулся и неторопливо пошёл домой.
Ночью ему приснился тот, первый сон. Будто он живёт в изумительно красивой солнечной долине, в белом доме на берегу моря; будто лежит в постели, на атласных простынях, ранним утром. Лениво потягиваясь, откинув за плечо длинные волосы, он встаёт и идёт в душ. В просторной мраморной ванной открывает кран и поворачивается к зеркалу… И — просыпается.
Капельки холодного пота выступили на лбу. Господи, что же это было? Эти глаза… черные, большие… Эти черты… Что же так поразило его? Генри задумался. И вдруг — понял. И почему-то эта мысль привела его в ужас. Там, в зеркале… с гладкого стекла, улыбаясь, на него смотрела — женщина!
За завтраком он ковырялся в тарелке, не особенно разбирая вкус пищи. Эта мысль сверлила его мозг. Он сам не понимал, почему этот сон так задел его. Но там, во сне, он не просто был — он ощущал себя женщиной. Что это, почему? Откуда этот сон?
Наконец, ему удалось отогнать это. В конце концов, какая разница, присниться может все, что угодно. Такие сны не повторяются, и он больше никогда не почувствует этого кошмара… А через неделю придет Джон, и он должен будет ему ответить… Господи, что же ему сказать?..
…Он открыл кран и повернулся к зеркалу. Распустив волосы, красивая девушка улыбнулась своему отражению. Она ждала его. Он вот-вот должен был прийти, она уже почти слышала его шаги. Она сбросила одежду и улеглась в ванну, благоухающую травами. Она должна успеть привести себя в порядок… Она стояла в облегающем ее прекрасное тело красном платье посреди комнаты и улыбалась ему навстречу. Он вошел с букетом цветов и, ни слова не говоря, подхватил ее на руки, закрутил… И, хмелея от запаха ее тела, все повторял: «Виола, Виола…»
Господи, да что же это? Зачем такая мука, откуда эти сны? Боже мой, как болит голова, прямо по-женски, мигрень… Генри измученно смотрел на свои тонкие пальцы. Они дрожали, а он вспоминал их там, во сне. Руки Виолы… Такие же тонкие, белые, красивые, а на пальцах — тонкие кольца. И одно — обручальное. С черным бриллиантом, как было принято на Черной Планете. И вдруг дрожь прошла по всему телу. Боже, как он обнимал ее! Виолу… Какое неземное чувство это вызывало, какой отзыв… Боже… Сам не зная, зачем, он опустился на подушки и снова закрыл глаза…
— Идем на берег. Искупаемся, позагораем, — предложил он. Девушка у него на руках кивнула, и он понес ее на пляж возле дома.
Они плыли в ласковой теплой воде, улыбаясь друг другу. На ней был серебристый купальник, она сознательно красовалась перед ним. Наконец, они приплыли на риф, и он, наклонившись над ней, начал целовать ее от шеи вниз… вниз…
…Утро разбудило Генри; он открыл глаза и долго лежал так. Это уже серьезно. Он словно чувствовал эти поцелуи, задыхаясь от счастья. И этот мужчина… Тут было, пожалуй, самое непростое во всей этой истории. Генри сам боялся признаться себе, но ведь это так. Надо набраться сил и… Да. Это был Джон.
Больное воображение? С чего вдруг? Может ли быть так, чтобы ему снилась
чья-то история, кого-то совсем другого, той Виолы, которую он никогда не
знал? Может быть, она была как-то связана с ним, например, была его
сестрой… Господи, какая чушь! Это же надо — придавать такое значение
снам! Снится какая-то чепуха, а он думает об этом…
А ведь скоро он придет за ответом. И отвечать ему придется, не думая об
этих дурацких снах. А он еще даже не поговорил с родителями… Генри
энергично откинул одеяло и отправился в душ.
Мать уже встала и накрывала на стол. С тех пор, как появилась эта
тетушка Вилли и забрала его, стало чертовски скучно по утрам. Генри
улыбнулся матери, поздоровался и отправился за тарелками.
— Мама, я видел Джона.
— Что?!
— Джона. Живого. Настоящего. Он окликнул меня на улице. Он сказал, что работает в спецназе вице-премьера. Якобы тот спас ему жизнь.
— Вот как?
— Мама, он зовёт меня с собой.
Вот тут она отставила тарелки и выпрямилась.
— Мама, если бы ты видела его, ты бы поняла. Он одет, как с показа мод. Весь в золоте, на шее цепь с палец толщиной, руки в перстнях, сверкает, как прилавок ювелирного магазина. Им там здорово платят.
— Но это может стоить тебе жизни, сынок. Ты ведь у нас теперь один остался.
- Мама, мы сможем уехать отсюда, ты будешь жить в особняке на берегу
моря, как ты хотела, и у отца будет его огород. Подумай, мама! А у меня… у
