на днище.
— Через два часа сменю, — пообещал он сержанту сквозь дрему.
Плыли они до рассвета, попеременно держа кормило.
По расчету Окулова, должно было показаться устье Свири. На горизонте внезапно обозначился двухмачтовик. Он быстро приближался. Вскоре можно было различить реи, несущие паруса, и жестяную флюгарку на грот-мачте. Низко сидящий в воде кубовастый корабль походил на хату, спущенную на воду. У него и окна были, как у хаты, с некрашеными, стругаными переплетами.
Сержант, посматривая на странное судно, вынул спрятанные под сетями два ножа, один протянул ладожанину. Но он его не взял.
— Наши это. Дозор несут.
Тем временем корабль подошел совсем близко. С него закричали:
— Эй, сойма! Давай сюда!
Тимофей подвел свое суденышко к двухмачтовику, закрепил канат и вместе с Щепотевым легко перескочил через высокий борт.
Видно было, что корабль построен недавно. Еловые доски еще источали смолу.
Задержанных повели на корму. Окулов и сержант спустились по отвесной лесенке вниз. Хотя их немилосердно подталкивали в спину, они не могли не улыбнуться. Отрадно было на воде, среди озера, вдруг очутиться подле жарко натопленной кирпичной русской печи. На поду стояли глиняные горшки. Пахло щами и хлебом.
Окулов взглядом разыскал шкипера, молодого бровастого парня, сидящего за столом. Подошел и на ухо шепнул тайное слово — пропуск.
Шкипер потеснился на скамье, кивнул на ложки, разбросанные вокруг котелка, сказал радушно:
— Милости просим.
Тимофей и сержант подвинули к себе котелок и перекрестились на икону в переднем углу. Щепотев смотрел на икону расширенными глазами, пальцы застряли у правого плеча.
Таких икон сержант никогда не видывал. Была она старого письма, на грунтованной доске. За святительским венчиком нарисованы голубые волны, по ним плыли ладьи…
Окулов толкнул товарища:
— Чего глаза таращишь? Мы озерные люди, и бог у нас тоже вроде озерный. В народе говорится, — ладожские мужики — корабельщики, на воде рождаются.
Сержант все смотрел на икону.
Где же ему было знать, что здесь, в устье Свири и на других ближних реках, из поколения в поколение живут русские судовщики, построившие и те фрегаты, что ходили под Сигтуну, и те шнявы, на которых воевал Иван Тыртов, и этот гальот, напоминающий добротную избу, где сейчас сидел и нежился в тепле он сам со своим другом-поповичем.
Очень не хотелось покидать неуклюжий, но такой теплый и приветливый гальот. И день показался студеней обычного. И тучи, закрывшие небо, не предвещали ничего хорошего.
Поеживаясь от холода, Окулов, а за ним и Щепотев спрыгнули в сойму. Гулко шлепнул о воду отвязанный канат.
Шкипер простился обычным моряцким пожеланием:
— Глубокой вам воды под килем!
Тимофей спросил:
— Как звать тебя, добрый человек?
— Если будете у нас на верфи, спросите мастера Федоса, — ответил судовщик.
Сойма отчалила.
Ставя парус, Окулов сквозь крепчающий ветер прокричал Щепотеву:
— Ночью Чертову лахту пройдем. Вот тут настоящее начнется.
12. ТАЙНА УЗЕРВЫ
Сойма пересекла озеро и уже в темноте вошла в Чертову лахту. На всем западном побережье, начиная от Орешка, это был первый залив, глубоко вдающийся в материк.
Лахта оправдывала свое мрачное название. Берега отвесно обрывались в воду. Она казалась черной. По ней плыли лунные тени. Тимофей привязал к веревке камень, бросил за борт. Камень не достал дна.
Окулов и Щепотев торопливо расснастили суденышко. Паруса убрали. Мачту повалили. Вдели весла в уключины.
От Чертовой лахты до Корелы (по шведскому наименованию — Кексгольм) верст двадцать. Если до сих пор встреча с вражескими кораблями могла произойти лишь случайно, теперь надо было готовиться к ней наверняка. Шли прямо в лапы к шведам.
Тимофей спустил за борт вершу и сказал сержанту:
— Греби, Михайла Иваныч.
Щепотев взмахнул веслами. Он с первого дня путешествия по озеру как бы признал за ладожанином право приказывать. Для гребли сойма была тяжеловата. Грузно раскачиваясь, вышла она из лахты.
Плыли вблизи берега. Все чаще попадались хаты. Но без людей. Окулов потянул сеть. По днищу потекли струйки воды. Живое серебро трепыхалось, билось на смоленых досках. Судаки, щучки, лососи подскакивали, норовили перемахнуть через борт.
За рыбацким делом путешественники не заметили, как наступил рассвет. Впереди показалась невысокая грива, нагромождение камней, уходящее в воду.
За гривой вырисовывались очертания двух шведских сторожевых бригантин. Они стояли на якоре. Ничего неожиданного в этом для Окулова не было. Ладожанин спокойно смотрел на корабли и правил кормовым веслом.
— Греби, по сторонам не оглядывайся, — негромко предупредил он Щепотева.
С озера, со стороны открытой воды, показалось еще несколько лодок. Тимофей правильно рассчитал время. Рыбаки-карелы возвращались с ночной ловли.
Сойма шла прямо к шведским кораблям. С палубы одного из них что-то хрипло прокричали. Окулов ответил по-карельски. Размахнулся и швырнул на палубу самую большую рыбину. Там громко, оживленно заговорили, и снова все смолкло.
Тимофей вел сойму уверенно. В Кореле он бывал часто. На воде не существовало для него неизвестных течений, на берегу не было незнакомых деревень.
По тому, что в борта перестала стучать размашистая озерная волна, сержант понял, что теперь плывут они рекой. Прежде чем Щепотев успел спросить, попович подтвердил его догадку:
— Примечай, мы в Узерву вошли[3].
Река протоками как бы обнимала городок с замшелыми стенами и приземистыми башнями под шатрами островерхих крыш. По крепостным стенам ходили шведские солдаты. Изредка покажется офицер, посмотрит в подзорную трубу на озеро и опять скроется.
Посад, когда-то большой и шумный, раскинулся по берегам реки. Покосившиеся домишки казались безлюдными. Окна забиты. О том, что здесь живут, можно судить только по дымкам, клочьями нависшими над трубами, да по неводам, растянутым на кольях для просушки.
Жизнь пряталась за ставнями. Люди хоронились в своих жилищах. Так бывает только в городах порабощенных.
Корела несколькими десятилетиями старше Орешка. Обе крепости — на озере, обе суровым ликом, каменными бойницами повернуты к врагу. Похожи они на двух сестер, протянувших руки друг другу через воды, леса и поля. В Орешке сторона, обращенная на север, называлась Корельской. В Кореле южная окраина именовалась Ореховской.
И судьбы двух городов были схожи. Равные в мужестве, делили они воинскую доблесть и кровавую беду поражения…
Сойма медленно плыла по реке. Тимофей Окулов подвел ее к обширной, но такой низенькой хате, что казалось, у нее нет стен, а только крыша, своими застрехами почти лежавшая на земле.
Возле хаты — никого. Тимофей подергал дверь. Она была закрыта изнутри. Постучал — не слышно ни шагов, ни ответа. Тогда он приблизил губы к щели и
