сотни всадников, сверкая клинками, промчались от штерншанца к пильне.
Шведы не выдержали атаки, откатились от мельницы. Не удалось им зацепиться и за берег речки. Они бежали в Ниеншанц. Конница преследовала их неотступно.
Ширяй остался на пильне. Капрал был жив, но в беспамятстве. Он сжимал огниво с такой силой, что отнять его было невозможно.
Лишь поздно вечером вернулись конные. Они вели в поводу забрызганных пеной лошадей. Впереди шли пленные, в их числе и старый пильщик. Оказалось, что он не так уж стар. Вышагивал понуро, но твердо. Приметив Трофима, сказал ему на чистом русском языке:
— Твою похлебку я не доел, солдат.
На допросе пленные показали, что действительно пришли из Ниеншанца для поддержки Нотебурга, и привел их майор Леон. Из отряда уцелели немногие, они ушли неизвестно куда.
В походном журнале петровской армии обо всем случившемся записано так:
«О 10 часах поутру явился неприятельский подъезд в четырехстах человек, да в роте драгунской состоящь, с четырьмя полевыми пушками на стороне Невы реки у пильной мельницы… Неприятели жестоко напали так, чтоб есть ли наших стапятидесяти человек на помощь не пришло, тоб они победу одержали и мельницей овладели… И как неприятель равенственную силу перед собою увидел, обратился он в побег… Но из наших сыскались некоторые охотники, которые за неприятелем гнались, и те были толь щастливые, что у неприятеля одного капрала и 7 рядовых в полон взяли и три пушки да два барабана и несколько орудий и шпаг, купно с шестью лошадьми отняли…».
С шведским майором Леоном русские солдаты повидались еще раз, и так же неожиданно, как в первый.
Караул на пильне был сменен. Убитых похоронили в песчанике. Всех остальных перевели на штерншанц отлеживаться от ран.
На рассвете следующего дня постовые с Невы сообщили, что в Нотебурге происходит что-то непонятное.
Гарнизон штерншанца подняли по тревоге. Солдаты прибежали к Неве. То, что они увидели, вызвало сначала недоумение, а потом раздался дружный хохот, некоторые за животы держались.
За скосом башни, по стене, на веревках ползли одна за другой серые фигурки. Одежда была изодрана, лишь немногие волокли за собой оружие.
Дело ясное: шведы, отступив по берегу Ладожского озера, взяли в какой-то рыбацкой деревеньке суда, на них добрались до острова. Так как ворота крепости были наглухо заклепаны в ожидании штурма, шведам ничего другого не оставалось, как перелезать через стену на веревках и блоках.
На берегу задымились мушкеты. Но пули только напрасно царапали стену. Округлость башни прикрывала ползущих.
Солдаты на берегу говорили:
— Вот изловчились!
— Смелые дьяволы, надо правду молвить.
Последним поднимался по веревке щупленький человечек; лишь свисавшие с плеча золоченые шнуры показывали его офицерское звание. Это и был майор Леон.
На берегу смеялись так оглушительно, что шведский офицер услышал, заспешил на своей веревке и неуклюже перекинулся по ту сторону стены.
Трофим Ширяй сказал насмешливо:
— Принимай подкрепление, Нотебург!
10. СНОВА В ПОЛКУ
Почти каждый вечер Родион Крутов приходил в полковой обоз к Ждану. Если Родиона не пускали, он садился в стороне на пенек и издали смотрел на земляка скучными глазами; кто-нибудь непременно сжалится и скажет немому:
— Ладно уж, иди к своему дружку.
После контузии Чернов поправлялся хорошо. Как-то с вечера он предупредил Родиона:
— Завтра к своим потопаю. Я уж вовсе крепко стою.
На следующий день немой с утра торчал в обозе. Ждан заметно исхудал, вытянулся. В пути, хоть и недалеком, Родион бережно поддерживал земляка. Ждан часто отдыхал. Заметив тревожный взгляд товарища, сказал:
— Ничего, расхожусь. Понимаешь, непривычное для нас дело — на боку валяться…
Если и раньше Родион и Ждан были дружны, то теперь стали совсем неразлучны.
Беспокойство за Васену сблизило их еще больше. Прежде они часто виделись с нею. По крайней мере, знали, что она рядом. С тех пор как ее увезли в Ладогу, надежды на встречу не было никакой.
Сержант Бухвостов неотлучно находился на петровской мортирной батарее. Едва лишь началась осадная битва, Петр с ближними людьми перебрался из ставки в «Красных Соснах» на передовой редут.
Ждан и Родион о Васене с сержантом не разговаривали; ни о чем его не расспрашивали.
Сергей Леонтьевич не мог выдержать их укоряющих взглядов. «Думаете, обманул я вас, — говорил он мысленно, — знали бы, как мне-то тяжело».
Бухвостов часто вспоминал тот день, когда простился с Васенкою в Ладоге. Поместил он ее у пожилой женщины, швеи при зелейном амбаре. Она с утра до вечера шила мешки для пороха.
В амбаре всеми делами заправляли служилые инвалиды. Называли их «безногой командой». Правда, безногих среди них не было. Только урядник сильно хромал, — след плохо зажившей раны.
Сергей Леонтьевич строго приказал ему, чтобы никакой обиды мальчонке Василю не было. Кормить досыта. Работой не томить. Разве что пусть мешки от швеи подносит да за амбаром присматривает.
— За мальчишку ты передо мной в ответе, — сказал Бухвостов уряднику.
Васена была молчаливой, ко всему безразличной. Но когда застучали лошадиные копыта, стремглав выбежала за ворота. Сергей Леонтьевич оглянулся на нее, тоненькую, в солдатском широком мундире. Васена не уходила, пока повозка не скрылась за холмом.
С этого часа подросток Василь Крутов числился на работах при Ладожском зелейном амбаре.
Но спокойствия сержант не нашел. Все время видел он перед собой Васенку, как стояла она, маленькая, одинокая, и смотрела вслед…
Утешительно одно — теперь не грозят ей ни ядра, ни пули. На Неве же воздух, казалось, раскаляется от летящего свинца и железа.
Стреляли с берега и из крепости. Часто, настойчиво. Как будто запертые в крепости хотели сказать осаждающим: «Мы на острове и уходить не собираемся». А осаждающие отвечали: «И мы тут, на берегу. Посмотрим, кто кого». Так и шла эта железная перебранка.
На батарее капитана Петра Михайлова — порядок, как на смотру. Бомбардиры щеголяли этим порядком.
Мортиры выравнены в ряд по линейке. Выстрелит пушка, все вокруг застелется черным дымом. Полыхнет огонь. Зло просвистит в воздухе. Пе́кло, настоящее пе́кло.
Но ветром разнесет гарь. Мортира — на месте, хоть сейчас снова стреляй. И пушкари тут же, подзакоптились малость, но вид отменно бодрый. Подносят новое ядро, на жердинах, в вервяной «люльке». Жердины прогибаются. Бомбардиры нарочно идут не в ногу, чтобы «люлька» не раскачивалась, не прибавляла тяжести.
Нередко случается, шведский снаряд-каркас вскинет землю, забросает пушки грязью. Но через несколько минут площадка опять выровнена, медные жерла блестят.
На батарее крепко боялись командира. Боялись его не как государя. Не напрасно ведь говорится: «До царя что до
