— Слишком много для большой любви, — саркастически заметила Пия.
Вторым голосом, который был знаком сотрудникам комиссии по расследованию убийств, был голос Кампманна, но из разговоров было мало что понятно. Речь шла о лошадях и деньгах, о людях, очевидно купивших у Кампманна лошадей. Имя Маркуардт звучало не один раз, так же как имена Харт, Ноймейер и Пейден. Упоминались и другие клиенты комплекса «Гут Вальдхоф», знакомые Боденштайну и Пие. Голос Изабель звучал совершенно обычно, обольстительную интонацию она приберегала для Ягоды.
…Я умираю от смеха, — говорила она издевательским тоном, — ты продал этой дуре Пейден никуда не годную клячу, которая, кроме того что беременна, страдает запалом и на шесть лет старше, чем ты сказал. Что ты будешь делать, когда это выяснится?
Ничего. — В голосе Кампманна слышалось самодовольство. — Пока все выяснится, дети так привяжутся к пони, что она не захочет ее возвращать. Кстати, завтра вечером я привезу лошадь для Конрэди. Настоящая развалина, но выглядит шикарно. Тебе придется немного ее объездить. Если она увидит тебя на осле, то сойдет с ума.
В чем закавыка?
У жеребца вышел срок, — сказал Кампманн. — Он больше не участвует ни в каких международных турнирах в манеже для выездки. Но дома он — высший класс. Если эта дуреха заставит своего старика раскошелиться, я позабочусь о том, чтобы лошадь никогда не дошла до турнира. Как всегда…
Сотрудники отдела К-2 какое-то время гадали, зачем Изабель Керстнер записывала эти разговоры. Более серьезными оказались другие видеодоказательства, которые Пия и Боденштайн выудили из тайника под полом.
— Поставьте следующий DVD-диск, — попросил Боденштайн своих коллег.
В эпизодах этого фильма фигурировала постель в спальне Изабель, но с другого ракурса. Очевидно, камера, как обычно, находилась в шкафу, в который Ягода так недоверчиво заглядывал. На втором диске вновь было зафиксировано горизонтальное усердие молодой женщины, причем с различными мужчинами, которых Боденштайн и его коллеги не знали. Но когда на втором диске появился четвертый мужчина, ситуация изменилась. В большой переговорной комнате воцарилось недоуменное молчание.
— Бог мой! — Пия первой обрела дар речи. — Этого не может быть.
— Невероятно, — сказал Боденштайн.
Они обменялись взглядами. Внезапно все изменилось. Дело обрело новые, более значительные масштабы.
— Что вы хотите? — Директор уголовной полиции Генрих Нирхоф снял очки для чтения и с непониманием посмотрел на Боденштайна.
— Я убежден, что самоубийство Гарденбаха и убийство Изабель Керстнер связаны между собой, — сообщил Боденштайн. — Гарденбаха шантажировали с помощью сексуального видео.
— Прекратите! — Директор уголовной полиции Нирхоф поднялся со своего места за письменным столом и энергично покачал головой. — Вы ведь знали этого человека лучше, чем я, Боденштайн! Гарденбах был образцом нравственной чистоты! При всем своем желании я не могу представить, что какой-то… по стельной историей он мог поставить под удар свою карьеру и свои политические амбиции!
Боденштайн наблюдал за шефом, который нервно ходил по кабинету. Для него не было неожиданностью, что Нирхоф отклонил определение на производство обыска в кабинете и частном доме Гарденбаха. Директор уголовной полиции вообще хотел избежать негативной огласки дела. После самоубийства Гарденбах был произведен прессой в ранг святого. Неприятные правдивые сведения повлекли бы за собой большие проблемы.
— Господин доктор Нирхоф, — приготовился Боденштайн к новой атаке, — Гарденбах был впутан в какое-то сомнительное дело. Мы узнали, что отдел по борьбе с экономическими преступлениями ведет следствие по делу Ганса Петера Ягоды и его публичной кампании. Нам также известно, что это расследование пару недель назад было прекращено из-за отсутствия доказательств. И прокурором, который выдал соответствующее постановление, был Гарденбах. Все, что мне нужно, это доказательства того, что он был замешан в деле и…
— Но это всего лишь неопределенные предположения! — резко прервал его Нирхоф. — Представьте себе, что случится, если вы и ваши люди post mortem[11] опорочите имя Гарденбаха, ваши подозрения в дальнейшем окажутся ложными! Как мы тогда будем выглядеть? Человек не может больше защититься от ваших обвинений.
— Так как он предпочел предварительно выстрелить себе в рот, — возразил спокойно Боденштайн. — Гарденбах покончил с собой, поскольку знал, что его карьере придет конец, если выяснится, что он препятствовал расследованию. Уклонение от наказания должностного лица, воспрепятствование органам правосудия, коррупция со стороны должностных лиц…
Нирхоф глубоко вздохнул.
— Подумайте о его семье. Такие обвинения повредят репутации супруга и отца.
— Да, — согласился Боденштайн, — причем в значительной мере. Я тоже сожалею, но не могу ничего изменить. Мне нужны доказательства того, что Гарденбаха шантажировали, так как я хочу уличить в этом шантаже Ягоду. Женщина, которая была в постели с Гарденбахом, убита, и моя задача — расследовать это убийство.
Нирхоф явно почувствовал неловкость и стал изворачиваться. Он опять сел за письменный стол и стал разглядывать DVD-диск, который Боденштайн положил перед ним, с таким недоверием, как будто тот в любой момент мог превратиться в таракана.
— Гарденбах был не только товарищем по партии и многолетним соратником премьер-министра и министра внутренних дел, они были также хорошими друзьями в жизни, — сказал он и нарисовал собственный сценарий ужасных событий в мрачных красках: — Если ваши предположения окажутся несостоятельными, Боденштайн, пресса меня с наслаждением растерзает. Премьер-министр и министр внутренних дел обвинят меня в том, что я после случившегося опорочил имя Гарденбаха, чтобы сделать себе имя. Считайте меня мертвецом, если я дам вам сейчас разрешение действовать наобум.
«Ах, вот откуда ветер дует. Трус», — подумал Боденштайн, но его лицо оставалось непроницаемым. Нирхоф тоже стремился к высшим сферам, но при этом, с его политической позицией, в настоящее время у него вообще не было шансов перебраться в Висбаден[12]. Может, он рассчитывает на пост начальника окружного управления?
— Вы должны это выяснять иным способом, — решительно покачал головой Нирхоф. — Вы не будете производить никакого официального обыска. Дискуссия окончена.
— Вы ведь можете сказать, что я самовольно добился судебного решения, — предложил Боденштайн.
Мимолетный проблеск надежды озарил лицо Нирхофа, но тут же вновь надвинулись грозовые облака.
— Чтобы мне сказали, что я не знаю, что происходит в моем ведомстве? Забудьте об этом!
Боденштайн посмотрел на часы.
— Мы не можем больше ждать. Следы остывают. Я хотел бы поговорить с вдовой Гарденбаха. Если она что-то знает, нам не потребуется определение о производстве обыска.
Нирхоф боролся с собой.
— Расследованием смерти Гарденбаха занимается Управление уголовной полиции земли Гессен, — напомнил он руководителю отдела К-2 и поднял обе руки. — Если вы будете разговаривать с фрау Гарденбах, то рискуете нарваться на неприятности. В любом случае я ничего не знаю.
Боденштайн понимал, что на данный момент ему больше нечего ждать. Он поблагодарил Нирхофа за беседу, поднялся и вышел из кабинета.
Карин Гарденбах, вся в черном и с отсутствующим видом, сама открыла дверь выложенного клинкером бунгало. Она не могла вспомнить Боденштайна и Пию. Шок, вызванный сообщением о самоубийстве ее мужа в воскресенье, отозвался у нее провалом памяти, и она сначала приняла обоих за свидетелей Иеговы, которые обычно ближе к вечеру любят у дверей дома вести беседы о Библии. Только после того, как Боденштайн показал свое удостоверение, ее недоверие исчезло и она предложила им войти. В глубине бунгало появились две девочки-подростка с робкими бледными лицами, и Боденштайн понял, что Гарденбах своим самоубийством навсегда и безвозвратно разрушил загородную идиллию благополучной семьи. Лицо фрау Гарденбах прорезали глубокие складки. Женщина, которая в течение всей супружеской жизни была предана своему добропорядочному мужу, казалась столь удрученной горем и такой беспомощной, что ее можно было сравнить с матросом, который встал за штурвал после того, как капитана выкинуло во время шторма за борт. Боденштайн испытывал глубокое сожаление по поводу того, что был вынужден еще глубже будоражить жизнь, которая и без того пошла наперекосяк.
— Как вы? — сочувственно осведомился он после того, как они принесли свои извинения за беспокойство и обменялись формальными любезностями. Фрау Гарденбах провела их в гостиную, которая отражала обывательскую безукоризненность человека, который еще недавно жил здесь. Рустикальная дубовая мебель, старомодная тумба под телевизором, громоздкий буфет, фикус.
